Озадаченный Сергей захлопнул блокнот.
– Макар, я тебя не понимаю. Кто обосновывал необходимость общения со всеми лицами, участвующими в деле? Ты разговаривал с Крапивиным один раз – на похоронах, и то, что он рассказал тебе, оказалось верным лишь отчасти. Ты не хочешь встречаться с ним, потому что он один раз убедительно солгал, одурачив тебя? Но лгут все, Денис Иванович – не исключение...
– Дело не в этом. Нет никакой необходимости встречаться с Крапивиным, потому что у нас уже есть все данные, необходимые для раскрытия этого дела.
– Неужели?
– Именно так. Мы просто не можем ими воспользоваться. Мне не хватает какой-то ерунды, которая расставила бы все по своим местам, и я допускаю, что эта ерунда отыщется именно у Дениса Ивановича по прозвищу Пресноводное.
Он достал из кармашка кресла альбом, вырвал лист и пошарил в кармане, ища огрызок карандаша и всем видом показывая, что не сдвинется с места.
– Замечательно, – пробурчал Бабкин, выходя в прихожую, – значит, я еду за ерундой, а ты остаешься рисовать свои дикие рисунки.
– Серега, будь с ним очень осторожен, – крикнул Илюшин ему вслед. – Насчет прямых вопросов я пошутил, не стоит спрашивать его, зачем он подставил кролика Роджера!
– Какого... Черт возьми, Макар, какого кролика?!
– Эх ты... – донесся из гостиной снисходительный голос. – Классику не знаешь.
Бабкин постоял полминуты, ожидая продолжения, но из комнаты не донеслось больше ни звука. Обозлившийся Сергей мысленно обругал Илюшина и вышел из квартиры, не забыв предварительно осмотреть лестничную клетку в глазок.
Петр Петрович Арефьев, приземистый мужчина с доброжелательным лицом землистого цвета и перекаченными буграми бицепсов, которые он обычно прятал под рубашкой с коротким рукавом, вышел из подъезда со спортивной сумкой в ту самую секунду, когда Сергей Бабкин предлагал Макару к нему наведаться. Мягко улыбнувшись детям, игравшим у подъезда, Петр Петрович обошел их рисунки на подсохшем асфальте и сел в машину – неброскую грязно-серую «пятерку», припаркованную под окнами. Затем прикрыл глаза и прислушался к окружающему пространству.
В том, что нанявший его человек попытается его убить, Арефьев с некоторых пор не сомневался. Он являлся единственной ниточкой, ведущей к нему, а заказчик поставил на карту слишком многое, чтобы не перерезать эту ниточку. И к тому же был слишком умен и опасен.
Петр Петрович сидел в машине, прикрыв глаза, и казался со стороны расслабленным и умиротворенным человеком, слушавшим любимую музыку. Например, джаз. На самом деле в машине стояла тишина, джаза Арефьев не любил, а слушал он самого себя.
Предчувствие опасности не оставляло его последние три дня, а это означало, что заказчик подбирается к нему. Интуиция зверя, какой мог бы позавидовать Макар Илюшин, была одним из самых ценных качеств Петра Петровича, и он делал все, чтобы ее развивать. Последние сутки он ничего не ел, и сейчас голова была ясной. «Ясность ума против слабости тела... не самый приятный выбор, но другого нам не предлагают». Петр Петрович усмехнулся и сунул ключ в замок зажигания.
– Тронулся, – сказал один из оперативников, следивших за неброской «пятеркой»
– Два дня сидел как сыч в норе, – отозвался второй. – Пора бы ему хоть за продуктами съездить.
– У него магазин под боком...
Арефьев выехал из двора и неторопливо поехал в сторону Ленинградского шоссе, выбирая небольшие улочки для того, чтобы срезать дорогу. Он негромко насвистывал, иногда с сожалением поглядывая на мобильный телефон, брошенный на соседнем сиденье, – с новой дорогой игрушкой предстояло расстаться. Как, впрочем, и со многим другим.
«Жизнь важнее, правда, Петр Петрович?» – риторически вопросил Арефьев, у которого была привычка уважительно обращаться к самому себе по имени-отчеству. Он считал, что заслужил право на уважение.
В намеченном дворе он остановился и вышел из машины другим человеком. Этот другой ничем не отличался от Петра Петровича внешне, но движения его были стремительными, а показное дружелюбие исчезло с лица, сменившись напряженным вниманием. Он пересек двор, сел в стоящий за гаражом-«ракушкой» темно-синий «Гетц», и машина рванула с места, набирая скорость.
Заранее подготовленный план не дал сбоев ни в одном пункте, и час спустя Арефьев выехал из Москвы с комплектом новых документов и уверенностью в том, что теперь его никто не найдет – ни заказчик, ни оперативники, злобно матерящие спецназовца, так легко вышедшего из-под наблюдения.
Денис Крапивин проснулся очень рано, и первым его побуждением было позвонить на работу и сообщить, что он заболел и потому не придет. Но он тут же вспомнил, что сегодня суббота и не нужно никому звонить, ни перед кем отчитываться... Можно остаться дома, позавтракать, потом ждать звонка от Ольги. В том, что она позвонит, Крапивин не сомневался: ей тяжело находиться в одиночестве, она никак не может привыкнуть к пустой квартире, не может ужинать одна. При мысли о том, что в какой-то степени заменяет ей покойного мужа, Денис прикрыл глаза и внятно проговорил про себя: «С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная, на весь мир рыхлая губка; как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и проросло грубым мхом». Это помогло. Пока он произносил цитату, Ланселот исчез из его мыслей, и в них воцарился лес.
Голова Дениса была на удивление ясной. Он не помнил, как уснул, вернувшись из кафе, но, судя по тому, что брюки и джемпер висели на своих вешалках, а не были небрежно брошены на кровати, его аккуратность ему не изменила. «Если я доживу до старости, то превращусь в отвратительного педанта. Впрочем, я уже и сейчас, по мнению многих, отвратительный педант».
Он пошевелился под одеялом, ощущая неприятную тяжесть в ногах, словно накануне много ходил, и принял решение не вылезать из постели, но тут утреннюю тишину квартиры нарушил негромкий звонок телефона. «Ольга».
Но это оказалась не Ольга, а тот самый сыщик, с которым его и Швейцарца познакомили накануне похорон Ланселота. Он хотел встретиться, и Крапивин согласился, подумав, что визит малознакомого человека заставит его собраться, вылезти из кровати, перестать ощущать собственные ступни как тяжелый груз, который приходится волочить за собой. Умывшись и посмотрев на свое осунувшееся лицо, Денис поймал себя на том, что ожидает приезда Бабкина с некоторым тревожным возбуждением и страхом, и когда телефон зазвонил второй раз, почти обрадовался, решив, что сыщик по какой-то причине отменяет или переносит свой визит.
Но на этот раз звонила Ольга. Судя по ее голосу, она, как и Крапивин, только что проснулась.
– Денис, я потеряла фотографии, – жалобно сказала она. – Побоялась беспокоить тебя вчера, думала, что ты уже спишь.
– Какие фотографии?
– Старые, еще не цифровые, а бумажные. У меня хранился старенький альбом с Димкиными снимками, я вчера решила его разыскать – и не нашла. У тебя ведь их много, правда? Прости, что я беспокою тебя с утра такой ерундой, но я вчера так расстроилась...
Она чуть слышно всхлипнула.
– Может быть, они в летнем домике? – продолжала Ольга, справившись со слезами. – Я, наверное, поеду туда сегодня, поищу альбом. Знаешь, Денис, теперь я поняла, почему ты печатаешь все фотографии. Бумажные – они совершенно не такие, как на экране компьютера.
Крапивин убедил ее, что найдет фотографии и привезет ей, когда она вернется в город. Положив трубку, он подумал, что для него цифровые снимки на экране ноутбука ничем не отличаются от бумажных фотографий, матовых или глянцевых, разложенных в хронологическом порядке в толстом альбоме, которого ему хватило бы до конца жизни. Все снимки Денис распечатывал в фотомастерской в соседнем доме, подписывал, засовывал под магнитную пленку, под которой скапливались пузырьки воздуха, искажавшие изображение, и проглаживал их рукой. Друзья думали, что он настолько консервативен, что избегает цифровых фотографий, или же настолько предусмотрителен, что опасается хранить их только на электронных носителях. Но причина заключалась в другом, и знал о ней только Крапивин.
Он вынул альбом из шкафа с книгами, провел рукой по обложке, открыл первую страницу, на которой в
