– Мы один раз в Колумбии работали, так там тоже один говорил: «Хорошая трава».
– Ну? – фермер, хитро прищурившись, посмотрел на Майкла.
– Ну, он так говорил, когда мариахуану в самокрутку набивал. Пыхнет раз-другой и говорит «Хорошая трава».
– Не знаем, не употребляли, – засмеялся фермер. – Но, если ты интересуешься, могу поискать.
– Спасибо, не надо, я лучше табачок. Не желаешь? – Майкл протянул портсигар.
– Нет, не курю, но все равно, спасибо.
– Ну, что, начнем с богом, – остановился Джексон на краю «полянки».
– Эй, армейские, – крикнул Майкл, – оцепили полянку и смотреть во все глаза!
Наверное, это было странным зрелищем – люди косят траву посреди луга, окруженные вооруженными солдатами, пристально вглядывающимися в лес, готовыми в любой момент отразить нападение. Люди, равномерными взмахами кос рассекающие зеленый ковер, и солдаты с автоматами, нацеленными в неповинные деревья. Картина, в которой одни работают, другие охраняют, скоро станет привычной как для людей, так и для тех, кто будет с ненавистью и болью смотреть на непрошеных гостей…
…Я не отправился к нашему логову в холмах на севере, мы с моим другом Касом решили остаться вблизи Башни. Мы хотели отомстить убийцам, наша ненависть была такой жгучей, что мы не могли думать ни о чем другом. Кас отправился на юг, старательно обходя Черную выжженную Пустошь вокруг Башни, чтобы чужаки не могли его почуять. Я же вернулся к тому месту, на котором чужаки убивали нас. Я чуть не потерял рассудок от боли, терзавшей мое сердце, когда полз, крадучись, в тени деревьев, припадая к земле, как ночной пожиратель падали. Я, сейр, гордый и сильный, был вынужден уподобиться дождевому червю…
Запахи, окружавшие место смерти, причиняли мне боль. Запахи крови, смешавшейся с развороченной землей, запахи рваных ран, запахи смерти смешивались с незнакомыми резкими ароматами, – это были тоже запахи смерти, но не такой смерти, к какой мы привыкли. Сейры могли умереть от рогов или копыт не в меру смелого мойли или оленя, защищавших свое стадо. Это были запахи знакомой мне смерти. Сейры могли умереть от старости. У стариков свой запах, запах тела, которое медленно готовится к смерти. Иногда яссы рожали мертвых детенышей, это были запахи еще не родившейся жизни и преждевременной смерти.
Все это были запахи смерти, знакомой мне. Мы принимали такую смерть как данность. Деревья вырастают из крохотного семечка, потом едва заметной слабой травинкой тянутся к солнцу, покрываясь твердеющей от года к году корой, деревья растут, стареют, гниют внутри и постепенно умирают. Так и сейры – родятся, учатся ходить, учатся смотреть на мир, после того, как прорежутся глаза, учатся жить, охотиться, растут, заводят детей, любят, стареют и умирают. Две вещи наиболее естественны в нашем мире – рождение и смерть.
Смерть на охоте, смерть от старости или случайности – это смерть, с которой я мог бы смириться. Но смерть, которой пахло на том месте, где падали землю мои братья и сестры, не была естественной. Эта смерть пахла железом. Мы знали запахи железа, потому что старики водили нас, когда-то молодых и глупых, на втором году жизни, к застывшим навечно мертвым вещам в глубине Леса и говорили: «Так пахнут тени и мысли существ, создавших первых сейров. Так пахнут враги, с которыми сражались первые сейры.» Они показывали нам острые подобия когтей и пронзающие дерево с легкостью молнии железные палки и говорили: «Так пахнет оружие древних существ, с которыми воевали наши предки. Это называется – „железо“ , это называется – „металл“. Запомните этот запах, запомните, как отвратителен этот запах, как омерзителен его вкус на языке…»
Я вспоминал слова нашего наставника, с омерзением чувствуя запах железа повсюду. Железом пахли кровоточащие смолой раны на деревьях, железом воняло из маленьких и больших ям, из которых с ужасным грохотом взлетала земля. К запахам железа примешивались резкие тошнотворные запахи, незнакомые мне.
Я полз от дерева к дереву, приближаясь к опушке леса. Я видел, как двуногие уносили тела моих сородичей куда-то по направлению к Башне. Я посмотрел в сторону Башни и не поверил своим глазам: с южной стороны Пустоши я увидел три огромных металлических холма, поражавших мой взгляд резкими острыми гранями. Из этих холмов, очевидно, полых внутри, выходили чужаки и что-то тащили в передних лапах. Какое-то время я смотрел на них, удивляясь, как же им не тяжело все время ходить на задних лапах, но потом понял, что они – прямостоячие. Их было много и больше всего они напоминали мне муравьев, снующих вокруг муравейника.
Я отвлекся от зрелища двуногих, мечущихся по Пустоши, и продолжил наблюдение за теми двуногими в полосатых зелено-черных шкурах, которые убирали тела моих сородичей. Чужаки, стоявшие впереди тех, которые носили тела, держали в передних лапах железные палки, подобные тем, которые извергали в нас огонь. Чужаков было много и я лежал, притаившись за деревом, чтобы они не заметили меня. Нас разделяло двадцать моих прыжков, я отчетливо видел их морды, лишенные волос, их маленькие глаза, их лапы, лишенные когтей, и думал, что неудивительно, что такие слабые и никчемные создания используют колдовской огонь и пламя, чтобы убивать.
Я чувствовал их запахи и удивлялся, что они не чуют меня. Я нарочно подобрался как можно ближе, я лежал под деревом на самом краю леса, но они не чуяли меня. Я еще раз внимательно осмотрел их морды; то, что больше всего у них походило на нос, было размером с большой желудь. Я чувствовал, что некоторые чужаки боятся чего-то, запах страха ни с чем нельзя спутать.
Запах страха состоит наполовину из запаха пота и собственно запаха страха, его испускают особые железы, у каждого живого существа свои. У каждого существа запах страха пахнет по-разному, это потому, что у каждого свой запах пота, но запах собственно страха одинаков для всех.
Я видел, с каким отвращением они носят то, что еще недавно было живой плотью моих родичей, и ярость переполняла меня. Мне хотелось выскочить на них из спасительной тени, увидеть ужас в их маленьких глазах, с размаху опрокинуть на землю, ощущая, как когти входят в чужое ненавистное мясо, вонзить зубы в податливое горло и рвануть что есть силы. Меня останавливал только негромкий шепоток моего воспаленного разума, шепчущий мне, что меня, скорее всего, убьют еще до того, как я успею добежать до первого из чужаков. Я вспомнил, что Мерл стоял от двуногих в сорока прыжках, когда они убили его, и смог заставить себя не поддаться безрассудству.
Я посмотрел в глаза чужака, стоявшего впереди всех, но он не заметил меня. Ведь я лежал в тени, без малейшего движения и был для него не более, чем тенью. Ветер дул от меня к двуногим, это могло бы стоить мне жизни, если бы за мной охотились существа, подобные сейрам, но чужаки не чуяли моего запаха. Это вселяло в меня надежду на то, что мы сможем отомстить двуногим – у них было слабое обоняние и слабое зрение. Я шевельнул лапой в траве. Сухой прошлогодний лист раскрошился под моей лапой. Даже первогодок услышал бы подобный звук с расстояния не то что в сорок прыжков, а всех семидесяти, но
