проникающее в шестой и восьмой отсеки. Интенсивность потока плазмы упала…
Это было серьезно.
— Может быть, приборы? — сказал он с надеждой.
— Нет, мы проверили. Связь искажена. Приборы работают нормально.
— Слушай меня внимательно, — заговорил он быстро, стараясь представить себе, что происходит сейчас там, на другом конце провода. — Необходимо прежде всего проверить блоки. Я выезжаю!
— Мы пробовали. Ничего не получилось… Что это, Коля?
«Что это? Хотел бы я сейчас знать, что это».
А в трубке раздавалось:
— Видимо, что-то нарушено в автоматике защиты. Мы с Баховым выходим в галерею. Связь будем держать по радио…
— Подождите, я приеду через двадцать минут! Не делайте ничего до моего приезда… Слышишь ты меня?..
Он говорил еще что-то несвязно и неубедительно, понимая, что они все равно пойдут, что иначе нельзя. И все-таки он кричал в трубку до тех пор, пока не услышал короткие гудки.
Получение сверхчистых, фантастически прочных металлов… Эта идея со студенческих лет не давала ему спокойно жить. Однажды на экскурсии ему удалось увидеть несколько тончайших нитей сверхпрочного железа. Сначала он не поверил, что эти ниточки ошеломляюще прочны, а поверив, потерял покой. Их, эти нити, выращивали, как нежнейшие цветы, и было страшно обидно, что эти нити — все, чего могли добиться целые коллективы ученых.
Он понял: необходимо сделать так, чтобы сверхчистого металла было много, очень много, столько, сколько нужно. И тогда уйдут в небо огромнее и легкие космические корабли, над проливами повиснут словно сотканные из паутины мосты, ввысь поднимутся километровые мачты радиорелейных линий — нет, он не мог представить себе всех чудес, которые могли бы произойти на Земле.
После кропотливых исследований и бессонных ночей появилась его идея, сначала смутная и неосознанная, затем все более четкая. Удивительную прочность сверхчистого металла определяет идеальная кристаллическая решетка. И он решил создать эту совершенную кристаллическую решетку, очищая газообразный металл в мощных электромагнитных полях, как очищают от пыли струю зерна, обдувая ее потоком воздуха.
Прошло десять лет, прежде чем он увидел свою мечту воплощенной в осязаемые формы экспериментального плазмокристаллизатора.
Установка была создана в результате труда десятков тысяч людей. И вот теперь все может рухнуть. Если радиоактивная плазма вырвется из своего убежища… Нет, этого не должно случиться!
Мчась по загородному шоссе, Николай напряженно старался представить себе, что произошло в седьмом отсеке. Откуда эта никем не предвиденная радиация?
Ему казалось, что он знает плазмокристаллизатор как свои пять пальцев. Когда на центральном пульте загорались сигнальные лампы и оживали стрелки приборов, он «видел» все, что происходит за многометровыми защитными стенами.
Вот в космическом вакууме предкамеры возникла ослепительная молния высоковольтного разряда. В тот момент, когда магнитные поля превратили ее из трепещущего куска небесного пламени в неподвижный тонкий жгут, из микроскопических форсунок в центр жгута врезаются ядра дейтерия — термоядерный запал генератора. Вот отключаются разрядники, и в цепких объятиях электромагнитных полей остается лишь сиреневое дрожащее облако управляемой термоядерной реакции, маленькое искусственное солнце. В пульсирующих полях начинает биться жаркое голубое сердце. Струя газообразного металла — его кровь. Сердце вбирает ее в себя и, сжавшись, выбрасывает в трубу плазмовода нагретый до невероятных температур металл. Плазма движется по гигантской спирали, стиснутая полями-стенками, единственными стенками, способными выдержать ее звездную температуру. На пути плазмы фильтры захватывают тяжелые и легкие элементы, оставляя лишь чистый металл. Металл попадает в формовочную камеру и, осаждаясь на стенках формы, превращается в идеально прочную деталь.
Дорога стремительно бросалась под колеса. Сквозь сетку дождя асфальт казался серой бесконечной лентой, бьющейся на ветру.
«Процесс нельзя остановить, не дождавшись естественного конца реакции, и это главное! Если бы им удалось приостановить повышение радиации, у них было бы время… Почему Инка повесила трубку?..
Конечно, они пошли… Нет уверенности в том, что фокусирующие обмотки работают нормально… Смогут ли они? Впрочем, их двое, у Бахова блестящий аналитический ум…»
Николай выжимал из машины все, что мог, и досадовал, что движется медленно. На поворотах его бросало из стороны в сторону, как мячик.
Когда Николай, задыхаясь от быстрого бега, распахнул дверь операторской, пульт полыхал красным светом — цветом опасности. Растерянные лица сотрудников. Инки среди них не было.
Взгляд механически зафиксировал брошенный посреди операторской скафандр. Николай по привычке хотел возмутиться, но тут же забыл об этом. Он бросился к пульту и отыскал взглядом ленту радиографа. Линия самописца исчезала за пределами бумажной полосы. Не видя ничего, кроме этой пустой ленты, он бросил:
— Говорите!
— Она приказала мне уйти… Я не хотел… Я… Мы так и не знаем, — услышал он голос Бахова и, вздрогнув, оглянулся.
Бахов стоял за креслом, непривычно сутулясь и бессмысленно глядя в сторону. Николай видел его дрожащие губы, испуганные глаза.
— Вы здесь? Что случилось?
Бахов вздрогнул и в растерянности моргнул покрасневшими веками.
— Да говорите же, черт возьми! Где Волконская?
— Она там… — Бахов кивнул в сторону люка. — А я вот здесь…
Николай почувствовал, что еще мгновение — и он взорвется от бешенства и бессильной ярости. Он схватил Бахова за отвороты пиджака, но тут же опустил руки. Бахов все так же бессмысленно смотрел в сторону.
— Ну… — сказал Николай, до боли стиснув спинку кресла.
— Мы искали место излучения… седьмой отсек… Она решила, что это седьмой отсек. Там вышли из строя все датчики, а в шестом появилась сильная радиация… Идти стало опасно, и она приказала мне уйти… Я не хотел, но она сказала, что так нужно…
Я был вынужден.
— Послушайте, — сказал Николай, сдерживаясь, чтобы не закричать, — перестаньте хлюпать! Вы же ученый. Что вы видели там? И старайтесь говорить яснее.
— В четвертом отсеке нам пришлось разрушить блокировку люка. Она сработала из-за повышенной радиации… Доза излучения в пятом в шесть раз превосходила нормальную. Термографы в четвертом показывали повышение температуры трубы плазмовода до сорока градусов. Связь резко ухудшилась из-за ионизации… Существенных нарушений в четвертом не обнаружили. Индикаторы скафандров показали, что защита обеспечивает тридцатиминутное пребывание в отсеках… Я предполагаю, что в седьмом вышли из строя отклоняющие обмотки фильтров…
Вот оно! Именно то, чего он смутно боялся!
Бахов говорил еще что-то, но Николай его больше не слушал.
Если отказали фильтры, значит плазма ударила в стенку, и с каждым мгновением грамм за граммом слизывает защитный слой. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прикинуть время. Сорок минут! Сорок минут, и из них тридцать минут упущено… Значит, все взлетит в воздух через десять минут…
— Связь! Есть связь? Вы слышите ее?! — крикнул Николай и тотчас же услышал треск и шум в динамике и понял, что это и есть связь. Сквозь треск динамика вдруг прозвучал искаженный голос:
— Говорю из пятого отсека… Теперь ясно, что в шестом и седьмом отказали отклоняющие фильтры и не включились аварийные обмотки… У меня около десяти минут времени. Я попытаюсь вручную включить аварийные контакторы обмоток…
Голос на несколько секунд исчез в гуле и треске разрядов.
