торжеству.
Наконец на четвертый день весь город и его соседи – всего более тысячи человек – собрались у храма. Жар толпы распалила одна из самых красивых давних проституток храма. Она обнаженной танцевала на его ступенях, после чего ее увел во внутренние помещения шестнадцатилетний юноша, который, готовясь к обряду, подкрепился вином. Один за другим к храму выходили симпатичные мужчины и женщины, сплетаясь в фигурах эротических танцев, и наконец перед толпой предстала юная жрица, Аибама. И снова жрец совершил церемониальный обряд ее раздевания. Сдавленный гул пронесся над толпой, и, когда эта очаровательная девушка начала свой последний танец года, мужчины, которые могли стать ее избранниками, стали проталкиваться вперед. Ее танец был полон куда большей страсти, чем предыдущий, и, когда он завершался, все мужчины уже были полны острого желания стать ее партнерами, но жрецы сгрудились вокруг нее, и старший из них крикнул: «Избран Урбаал!»
Тот взбежал по ступеням и, расставив ноги, остановился, глядя на Либаму. Она повернулась, готовая принять его, пока жрецы торопливо срывали с него одежду. Он стоял перед всеми, могучий, крепкий мужчина, и толпа восторженно заорала, когда он сделал шаг вперед, поднял жрицу на руки и унес в зал Астарты, где ему предстояло возлежать с ней семь дней.
Тимма, все еще полная печали по своему сыну, бесстрастно глядя на это представление, пробормотала: «Какой дурак! Плодородие таится в земле. И во мне». Пока остальные остались праздновать, она медленно побрела домой. Жизнь предстала перед ней с новой, болезненной ясностью: с каждым из разных богов ее муж Урбаал ведет себя по-разному. Она вошла в молельню, с отвращением посмотрела на четырех Астарт и аккуратно, одну за другой, расколотила первых трех вместе с их фаллическими спутниками. Взявшись за четвертую Астарту, она была готова расколотить и ее, но тут Тимму посетило странное подозрение, что, может, именно эта Астарта и обеспечила ей беременность, и, если она разобьет ее, та прекратится. Уверенности в этом у нее не было, так что она отнесла фигурку и остальные обломки к стене и глубоко закопала их. Утаптывая землю, она посмеивалась и над богиней, и над мужчиной, который так пошло посвятил ей свою жизнь.
Археологи устроили душевую на задах административного здания, и когда кто-то посещал ее, то потом по тропинке бежал к своей палатке, чтобы переодеться. Как-то вечером Кюллинан, выскочив из душевой, встретился с Элиавом, готовым сменить его, и ирландец сказал:
– Когда освободишься, не смог бы мне кое-что разъяснить?
Израильтянин кивнул. Кюллинан растерся полотенцем, влез в шорты, накинул рубашку и присел на край койки в ожидании Элиава.
– Как-то днем, – напомнил ему Кюллинан, – мы беседовали за ленчем, и я описал Израиль как часть «полумесяца плодородия». Ты стал делиться своими наблюдениями, но нас прервали. Что ты имел в виду?
Элиав прислонился к опорному шесту палатки.
– Для меня эта фраза звучит слишком старомодно.
– Я услышал ее в Чикаго. Речь шла о землях, лежащих между Месопотамией и Нилом.
– В свое время так было принято говорить, – согласился Элиав, – но этого штампа больше не существует.
– Но земли тут все же остаются плодородными, – возразил Кюллинан.
– Тем не менее если бы Израиль лишь бесстрастно взирал на них, то пахотные земли, по которым проложены дороги к другим пахотным полям, так и оставались бы невозделанными. Ты забываешь о динамизме нашей истории.
– Так что ты думаешь об этих землях?
Элиав взял три книги и аккуратно положил их на постель. Они соприкасались углами, и между ними в середине оставалась пустое пространство.
– Азия, Африка и Европа, – сказал он, – а эта пустота – Средиземноморье. Открытия Лики, которые он в прошлом году сделал в Кении, убедительно доказали, что человек появился в Африке примерно два миллиона лет назад, плюс или минус… В места, где сейчас находится Израиль, он пришел значительно позже. Может, из Азии, но скорее всего из Африки.
– Пока не вижу, какое это имеет отношение к концепции полумесяца плодородия.
– Поскольку через этот район пролегали естественные пути, он постоянно был местом противостояния самых разных сил. Даже в геологии. Мы находимся в точке слома, где сталкиваются и крошатся континенты. Где свирепствуют жестокие землетрясения и мощные ураганы. Ты помнишь, что Стекелис нашел у реки Иордан?
Кюллинан помнил открытие, которое несколько лет назад изумило мир археологии: район скальных пластов был буквально разодран и поставлен на дыбы. Такие разломы были обычным делом во всем мире, но Стекелис нашел здесь вмурованные в камень фрагменты скелетов и остатки орудий, сделанных конечно же людьми, которые жили тут до того, как верхние слои земли оказались внизу и весь этот район был поднят… ну, скажем, миллион лет назад.
– Могу себе представить, какое тут было землетрясение, – сказал он.
– Вот к этому я и веду, – настойчиво продолжил Элиав. – Даже первые люди в этих местах становились жертвами насилия. И с тех пор ничего не менялось. Внизу располагался могучий Египет. Наверху – мощная Месопотамия. Когда эти силы сталкивались друг с другом, местом, где они выясняли отношения, обычно становился Израиль. Поднявшись на холм, Джон, мы видим те плодородные поля, которые превращались в пыль, когда идущая с юга неисчислимая конница Египта вытаптывала их, а навстречу им с той же неудержимостью стремились войска Месопотамии. И в этом котле, на этой земле, по которой прошли миллионы ног, и состоялось рождение Израиля.
– Ты считаешь, что это происходило тут постоянно?
– Да. Потому что после сражений Египта с Месопотамией сюда с запада пришел морской народ, – и широким жестом он показал в сторону Средиземноморья, откуда появились финикийцы и филистимляне с их колесницами и железным оружием, – столкнувшись с сирийцами с востока. Уровень насилия не снижался, а тут и греки с запада сошлись в смертельной схватке с персами с востока. Затем римляне – они шли воевать с парфянами. И византийцы скрещивали оружие с арабами. Но я считаю, что самыми драматическими событиями стали Крестовые походы, когда христиане из Европы наткнулись на мусульман из Азии. Тут всегда лежало поле боя, на котором различные силы выясняли отношения. В сравнительно недавние времена Наполеон под стенами Аккры разгромил турок, а на нашем веку Роммель пытался захватить Иерусалим и Дамаск.
– То есть ты считаешь, что концепция места сосредоточения сил имеет больше смысла, чем старая идея полумесяца плодородия?
– Да, поскольку она напоминает нам о конфликтах и интеллектуальном противостоянии, чему мы были свидетелями.
В той позе, в которой Кюллинан сидел на койке, его правая рука представляла армии запада, а левая – силы востока. Он свел их воедино, хлопнув по тому месту, где условно располагался Израиль, подведя тем самым итог битвам, о которых напоминал Элиав: Египет против Вавилона, греки громят персов, Рим прорывается на восток, крестоносцы уничтожают неверных и, наконец, евреи воюют с арабами.
– Ладно, – согласился он, – тут насилие встречается с насилием. Какой я из этого должен сделать вывод?
– Толком я и сам не знаю, – признался Элиав. И, подумав, добавил: – Но убежден, что если ты будешь рассматривать Израиль только как место стоянки в плодородном полумесяце, где мирные фермеры отдыхали на пути в Египет, то ты ничего не поймешь. Это вовсе не так. Тут одна динамичная сила встречалась с другой. Нам некуда было деться. Если мы хотели остаться в живых. Нас кружило в жутком водовороте истории, но, поскольку мы были евреями, нам это нравилось. Разве ты не видел, как лучились лица ребят из кибуца? Мы всегда были там, где огонь пылал ярче всего. Мы были в фокусе столкновения сил.
Он замолк, удивленный вырвавшейся у него вспышкой страсти, и стал укладывать книги на полку – и в этот момент увидел Шварца, спускавшегося с холма, где он проверял результаты дневных раскопок.
– Эй, Шварц! – крикнул Элиав, и, когда смуглый секретарь кибуца откинул полог палатки, Элиав спросил: – Как далеко отсюда до вражеской границы к северу?
– Десять миль.
