деле все было наоборот – от разговора уклонялся Урбаал, а не Амалек.
Затем Тимма, пожалев своего глупого перепуганного мужа, попыталась утешить его ложью, о которой потом часто жалела:
– Я тоже думаю, что это, должно быть, был Амалек. Он так ревновал, что та высокая девушка досталась тебе.
И Урбаал убежденно решил:
– Вот кто вор! – И поскольку наконец поверил, что богини покинули его не по своей воле, а их украл обыкновенный грабитель, с плеч его свалился груз страха. С чувством неподдельного облегчения он покинул дом и направился в лавочку бородатого Хетта, где, отказавшись отвечать на его вопросы о Либаме, купил трех новых Астарт, которых водрузил на ту же полку в молельне. Затем направился в поле, чтобы найти для своих богинь камни-фаллосы, которые их устроят.
Рассматривая попадающиеся под ноги камни, он прошел через оливковую рощу и остановился поклониться своим привычным добрым богам, а у давильного пресса прошептал: «Спасибо, что ты даровал мне Либаму». Одно лишь упоминание ее имени напомнило Урбаалу, насколько он сейчас раним и уязвим. Идя меж деревьев, он видел, как она мелькает перед ним, как меж стволов то и дело возникают ее греховные соблазнительные очертания. В шелесте листьев он слышал голос Либамы, звавший его обещаниями радости секса, жужжание пчел в осенней траве напоминало ему сдержанные смешки Либамы – и понимал, что его голод по Либаме неутолим.
Когда Урбаал пересек дорогу в поисках третьего камня такой формы, который предпочитали богини, он наткнулся на Амалека, который пас своих коров, и высокий пастух сделал ошибку – учитывая ее последствия, она могла стать для него роковой, – когда небрежно спросил:
– Что ты тут делаешь, Урбаал? Ищешь камни для своих новых богинь?
Откуда Амалек мог знать, что у Урбаала появились новые богини? Владелец оливковой рощи с подозрением посмотрел на своего недавнего соперника, заложил руки за спину и спросил:
– Откуда ты знаешь, что я делаю?
– Если бы я выиграл ту высокую, – добродушно ответил Амалек, – то обязательно купил бы новых Астарт.
Урбаал однозначно оценил его уклончивый ответ: Амалек намекает, что четыре украденные богини теперь будут работать на него.
– Предполагаю, ты-то знаешь, как сделать Астарту счастливой? – с неуклюжей прямолинейностью спросил Урбаал.
– Во всяком случае, хотел бы. Так что в новом году, может, мне и достанется та высокая.
Урбаала эти слова привели в такую ярость, что, придумывая, как бы порезче ответить наглецу, он потерял дар речи. Он повернулся, по-прежнему держа руки за спиной, и пошел в другую сторону.
– Вижу, что ты нашел свои камни, – сказал Амалек, подгоняя коров.
Для Урбаала этот день был окончательно испорчен, и по пути обратно к воротам он сделал ряд непозволительных ошибок, которые могут сказаться в последние месяцы года: так, он забыл отдать приветствие баалу оливковой рощи. Перед его глазами стоял лишь пастух Амалек, который украл его Астарт. Похитителя выдали его собственные слова, и Урбаала особенно разозлило, что Амалек еще позволял себе нагло шутить на эту тему, словно он догадывался, что Урбаал потерял свою силу. Полный мрачности, он занес камни в молельню, но три новые Астарты не подали и виду, что ценят его заботу. Рот у него пересох, давая понять, что дела идут из рук вон плохо, и у него не улучшилось настроение, когда он снова побрел в район храма, лелея слабую надежду снова увидеть Либаму. Она так и не появилась. В сумерках Хетт закрыл свою лавку и подошел поговорить с Урбаалом. Со свойственной ему проницательностью торговец без труда догадался, с какой целью тут слоняется Урбаал, и сказал: «Забудь ее. Пройдет несколько месяцев, и все мы сможем наслаждаться ею».
Фермер испытал приступ ярости. Он был потрясен до глубины души и был готов ударить Хетта, если бы не понимал, что тот говорит правду: стоило Либаме своим телом освятить грядущий урожай, как ее неповторимость была растрачена, и скоро ее будут использовать, чтобы освящать куда более мелкие празднества. Когда минет новый год и настанет время сева, она снова появится, а к следующей осени она будет доступна на каждом празднестве. Во время сбора урожая ее место займет какая-нибудь новая девушка.
– Через год ты сможешь ее иметь в любое время, как только захочешь, – сказал Хетт. – Просто постучи в ворота храма. – Оскорбительный смешок Хетта заставил Урбаала дернуться. Скрывшись в сгущавшихся сумерках, он покинул святое место, но отправился не домой. По узкой улочке он добрался до дома Амалека, где притаился в тени, пытаясь представить, где сейчас могут быть украденные у него богини. Он испытывал злобу и раздражение, представляя, как Амалек настраивает против него украденных Астарт, и прикидывал, как бы ему вломиться в дом врага и вернуть их себе. Но ни один из планов не устроил его, так что Урбаал в самом плохом настроении, тоскуя по Либаме, пошел домой.
Прошло больше недели, прежде чем он снова увидел ее, и на этот раз испытал сильнейшее потрясение. Она легко и изящно поднималась по ступеням храма и, увидев, как Урбаал, стоя у монолитов, влюбленно смотрит на нее, бросила ему быстрый взгляд, который поразил его, как медный наконечник стрелы, ибо он не усомнился, что она пыталась подать ему сигнал: «Когда же ты спасешь меня?» Он захотел крикнуть: «Я спасу тебя, Либама!» Но мог всего лишь смотреть ей вслед, пока она не скрылась в храме.
Дни шли за днями, но Урбаал так и не мог заставить себя заняться делами. Он начал терять чувство непрерывности бытия; он не обращал внимания, что оливковые деревья требуют его забот, и перестал посещать рощу. Он больше не искал сухих деревьев, в дуплах которых прятались медовые соты, а делянки пшеницы тщетно ждали его. Все время он то вспоминал подлость, совершенную Амалеком, то тосковал по девушке-рабыне, и эти две навязчивые темы конечно же стали сливаться между собой, так что он и сам уже не понимал, что у него сейчас на уме. Как-то безлунной ночью он нашел темное полотно, прикрыл им лицо и выскользнул из дома, полный решимости расправиться с Амалеком – правда, он не знал, как это сделать. Всю ночь он провел вне дома, ожидая, что его посетит толковая идея, но она так и не появилась, и к рассвету он засунул темную повязку под рубашку и направился к храму – прикинуть, как проникнуть за его ворота и спасти Либаму. И снова он не смог ничего придумать.
Состоялось скромное празднество в честь Баала Ветра, и Либама танцевала перед собравшимися. Глаза у нее были потуплены, как ее и учили, но дважды она бросила взгляд прямо на Урбаала, и снова он не усомнился, что она подает ему сигнал. Завершив свой эротический танец, от которого Урбаал воспламенился желанием, она исчезла, и Жрецы вывели четырех давних проституток, одна из которых была преподнесена Урбаалу. Эта идея показалась ему омерзительной, и он отказался выйти вперед, но Тимма, которая понимала все, что происходит, шепнула ему: «Если ты будешь так вести себя, тебя убьют», и он изобразил готовность подняться по ступеням. Но когда Урбаал оказался наедине с этой дежурной жрицей, он ничего не смог сделать. Он даже не увидел в ней женщину, хотя та обнаженная стояла перед ним, и о его поведении, разочаровавшем проститутку, было доложено жрецам, которые преисполнились подозрений; они вспомнили его реакцию на Либаму и догадались, что у Урбаала на уме.
Охваченный безнадежной страстью, Урбаал всесторонне продумал, как убить Амалека. Он встретит его на улице и всадит ему копье в грудь. Куда потом бежать? У него не было времени утруждаться такими подробностями. Кара, если его поймают? Перед его глазами неизменно стояло смеющееся лицо Амалека, веселое выражение которого внезапно сменится ужасом, когда Урбаал кинется на него. В молельне он много раз репетировал этот смертельный прыжок. Он услышал приглушенный голос Тиммы, которая в ночной рубашке стояла рядом с ним: «Муж мой, зло день за днем овладевает тобой. Могу ли я помочь тебе?»
Урбаал был в таком состоянии, что плохо понимал, кто она такая. Он посмотрел на ее стройную фигуру и смутно припомнил, как они радовались, когда она забеременела тем сыном, который потом сгорел в пасти Молоха. Он увидел это смертное пламя и вздрогнул. Затем он вспомнил те безмятежные дни, наполненные такой любовью к Тимме, которую он сейчас испытывает к Либаме, но более глубокой, более возмужавшей. Он увидел в Тимме улыбающуюся Астарту бытия и смутился. Тимма перекрывала ему путь в комнату, и он оттолкнул ее.
Не отступаясь от своей цели, она упрямо вернулась и сказала:
– Урбаал, если ты будешь упорствовать в своем сумасшествии, твои оливки погибнут. Забудь эту проститутку. Забудь Амалека.
