Жандармы открывают стрельбу и кричат в рупоры:
— Сложить оружие! Нарушители закона, сдавайтесь!
Неужели они думают, что Железный Совет так легко напугать? Иуда почти благоговеет перед такой глупостью. Двенадцать из тридцати тут же убивают, остальные уносятся прочь.
— За ними, за ними, в погоню! — кричит Анн-Гари, и самые быстроногие из переделанных срываются с места, держа оружие наперевес. — Они знают, где мы!
Но убить удается всего шестерых. Остальные убегают.
— Мы обречены, — говорит Узман; с тех пор как они оторвались, поезд не прошел еще и ста миль. — Они вернутся за нами.
Беглецы расставляют ловушки — бочонки с порохом, сложного состава батареи и запальные шнуры. Поезд направляют между двумя каменными выступами, и геомаги вместе с оградомагами врезают в каменные стены иероглифы и оставляют заряженные батареи — так, чтобы вес повозки с жандармами заставил камень растечься холодной магмой и затвердеть, как только авангард преследователей увязнет в ней. Таков план.
Иуда устраивает голем-ловушки. Батареи и соматургические турбины его собственной конструкции устроены так, что упавшее дерево, куча костей, груда земли или выброшенные обломки шпал встанут и будут драться за Железный Совет.
Ночами он обходит беглую железную дорогу в компании Анн-Гари и Узмана; несмотря на взаимные нападки, они не могут друг без друга. Стратег и визионер. Жизнь в вечном поезде не затихает и ночью. Вовсю работают мастерские. Переделанные чинят те кремневые ружья, которые еще можно починить, и производят новое оружие. В горнах они переплавляют отслужившие свое рельсы на панцири и тесаки. Свой город на колесах они превращают в машину войны.
— Уже недолго осталось, — говорит Узман. — Настанет время, когда нам, возможно, придется бросить поезд и бежать.
— Нельзя, — отвечает Анн-Гари. — Без поезда у нас не станет ничего.
Группа лидеров в служебном вагоне склоняется над так называемыми картами: они составлены в основном по легендам, да и то отрывочным. Столы черного дерева и стены с инкрустацией изрезаны и покрыты граффити еще с первых дней мятежа, когда упившиеся повстанцы упражнялись в дикарских искусствах.
— Вот это. — Узман тычет пальцем в карту. — Что здесь?
— Трясина.
Палец Узмана движется дальше.
— Неизвестно.
— Солончаки.
— Каменные осыпи.
— Неизвестно.
— Угольные шахты.
— Неизвестно.
— Дымный камень. Колодец с дымным камнем.
Узман грызет костяшки пальцев и смотрит в окно. За окном члены Совета тащат рельс с одного конца краденой дороги на другой.
— Есть у нас метеомаги?
— Девчонка по имени Тома. — Кто-то качает головой. — Высвистывает ветер, чтобы посушить платье, ничего серьезного, так, салонный фокус…
— Нам нужен человек, способный поднять бурю…
— Нет, — вмешивается один из исследователей. Это юноша, который отрастил бороду и щеголяет в пропитанной потом рабочей робе. Он качает головой. — Я знаю, что вам нужно. Ты думал прорваться через дымный камень?
— Не надо. Ты видел, что было с Малком, когда его зацепило? Он чуть не умер. Да ты сам видел.
— Но есть же наверняка способ понять, когда оно начинается…
Молодой человек пожимает плечами.
— Давление, — отвечает он. — Трещины. Что-то вроде извержения гейзера. — Он снова пожимает плечами. — Мы осмотрели все это, когда попались. Слишком сложно.
— Но можно же предсказать…
— Да, можно, но, Узман, сам подумай. Эти карты — сплошные догадки. Мы в Срединной Дуге. А о ней нам точно известно лишь одно. — Его палец скользит к верхнему краю карты; вагон качает. — Видишь? Вот это?
Его палец упирается в участок, заштрихованный красным. В двухстах милях от поезда, меньше месяца пути при нынешнем сумасшедшем ритме. Участок примыкает к колодцу с дымным камнем, если старые картографы не ошиблись и дымный камень тут действительно есть.
— Знаешь, что это?
Конечно Узман знает. Да и все остальные тоже. Это какотопическое пятно.
— Ты же не поведешь нас к пятну, Узман?
— Я никуда не могу вас повести. Совет сам решает, куда он пойдет. Но я говорю вам, что это единственный шанс. Решайте, хотите вы этого или нет. Если нет, то я останусь с вами и буду сражаться — и мы все погибнем.
— Но это же пятно.
— Нет, мы не пойдем через само пятно. Только по краю. Через его окрестности.
Вид у Узмана еще тот. Он стоит и кажется блестящим. Он вспотел от жара собственных трубок и ест уголь. Его губы стали черными.
— Через пятно мы не пойдем. Нам надо пересечь равнины дымного камня…
— Если они там есть.
— Если они там есть. Нам надо пересечь равнины дымного камня, а за ними лежит окраина какотопической зоны. Даже если они пойдут через камни, то в зону — никогда.
— И ты даже знаешь почему, верно, Узман? По очень веской причине.
— У нас нет выбора. Нет, это не так. Мы можем бежать. Бросить поезд здесь и податься в беспределы. Или сохранить его. В нем наш пот. Это наша дорога. Но если мы хотим его сохранить, то должны решиться на это. Мы должны уйти далеко отсюда, или мы погибнем. Поэтому нам надо на запад. А что на западе? — Он тычет пальцем в карту. — Какотопическая зона. Нам надо пройти по самому ее краю.
В голосе Узмана звучит что-то похожее на мольбу.
— Люди заходили туда и раньше. Ничего с нами не случится. Нам ведь надо. — Он умоляет. — По самому краешку.
Он открылся полтысячелетия тому назад — разлом, сквозь который в мир хлынул мощный поток смертельно опасной злокачественной энергии, известной как Вихревой поток. Силы, превосходящей всякое понимание. Люди вблизи от разлома могли превратиться в крысоподобных стеклянных тварей, а крысы — в демонов, или неестественные звуки, или ягуаров, а деревья — в невозможные мгновения, в невероятные фигуры. Там рождались чудовища. Земля, воздух и само время были там больны.
— Да какая, в общем-то, разница, — говорит кто-то. — Метеомагов у нас все равно нет, и вызывать элементалей никто не умеет, а без хорошего постоянного ветра через дымный камень все равно не пройти.
Иуда облокачивается на стол; челка пляшет у него перед глазами. Он разглядывает чернильный ландшафт.
— Ну что же, — говорит он. — Ну что же…
Соматургия, големетрия предполагают вмешательство.
А для превращения неожившей материи в служанку необходимо убеждать, нашептывать. Только так
