Черные големы маршируют вперед. Одного разбивает копытами милицейский конь. Торс упавшего голема дергается, пытаясь ползти на руках, а Иуда вздрагивает, точно в него попали камнем. Он перебирает руками в воздухе, точно тянет что-то невидимое и кладет на место. Земляные люди-машины оказываются в гуще боя, и лошади шарахаются от них. Охотники за головами и милиционеры в форме уворачиваются, когда Иудины подопечные протягивают свои руки к ним. Одни големы так и застывают, раскинув руки. Другие стискивают вырывающихся жертв в объятиях. Иуда старается заставить их употребить свою недюжинную силу на то, чтобы они, пробившись сквозь окружение простых солдат, начали душить офицеров. Тех окружает плотное кольцо сражающихся, они рубят земляные тела и целятся из пистолетов.
— Да стреляйте же, черт вас дери! — вырывается у Иуды.
Противники не слышат его, но повинуются команде. Пуля вгрызается в голема. Его тело состоит из пороха и кремней.
Раздается страшный грохот, вспышка, и голем исчезает в столбе взрыва. Человекоподобная вещь становится огненным вихрем грязно-серого оттенка, камни, спрятанные в ней до поры, устремляются наружу, и ближайшие охотники за головами надают как подкошенные; жар от вспышки достигает другого голема, и тот взрывается тоже, а когда дым рассеивается, Иуда видит черные кратеры и волны трупов вокруг них: обугленное и окровавленное мясо лежит в эпицентре, то, что напоминает человеческие тела, — чуть поодаль, а еще дальше — живые, вопящие люди.
— Стреляйте, — говорит Иуда снова.
Свистят пули, сыплются горящие стрелы из баллист. Стрелы находят цель, и рукотворные фигуры превращаются в огненные смерчи.
Один за другим натыкаются они на атакующих, сжимают их в объятиях, погребая сначала в груде пороха, а потом в огне. Пороховые големы — ходячие бомбы — пробивают в армии большую брешь. Иуда стоит и слушает ритмический рев: это колотится его сердце. Товарищи радостно выкрикивают его имя. С Иудина лица капает кровь. Последний голем, неуклюже ступая, преследует солдат противника, те в ужасе разбегаются. Какой-то лучник попадает в него стрелой: вспышка — и насыщенное пылью пламя распространяется во все стороны.
Сотни милиционеров и охотников за головами живы и невредимы, но они колеблются, слыша крики товарищей, видя, как копыта их лошадей оскальзываются в жиже из мертвецов. К тому же возвращаются вирмы, повстанцы устраивают новый камнепад, а арбалетчики осыпают нападающих толстыми железными иглами.
— Лёв! — скандируют люди вокруг.
— Да! — кричит вместе с ними Иуда Лёв.
Пехотинцы Железного Совета — самые могучие из переделанных и храбрецы-какты, с заступами и тяжелыми мачете в руках — обрушиваются на атакующих. Иуду втаскивают назад в окоп и осыпают поцелуями. Его товарищи бледны, они дрожат, у них холодные руки и ноги — столько энергии высосано из них, — но сейчас они все равно сильнее его. Иуда закрывает глаза.
Он задремывает, чьи-то руки переносят его в безопасное место. Ему снятся взрывающиеся големы, солнце, но внезапно наступает пробуждение.
— Что, что такое? — вскакивает Иуда. — Что случилось?
Толстоног и Шон показывают на восток и вверх, в небо.
— Там еще. Они напали на поезд.
Шон с Иудой едут вдвоем на лошади, приспособленной для скоростной езды. Иуда не чувствует своего тела. Шумная, разношерстная армия милиционеров и охотников за головами оказалась грубой приманкой.
«Что ты теперь будешь делать, големист? — спрашивает он себя. — Как остановишь их? Никак, ты просто умрешь».
Умереть вместе с Советом.
«У тебя слишком мало сил, ты ни на что не годен. Посмотри, сколько крови из тебя натекло». Но почему-то Иуда не верит, что сейчас умрет. Он бы не поехал туда, если бы думал иначе.
В небе полно людей: это милиционеры болтаются под туго натянутыми куполами. Иуда видит дым от поезда и слышит взрывы. Аэронавты сбрасывают бомбы, превращая наросты дымного камня в цепочку кратеров, которые сливаются в траншею вокруг поезда.
«Что ты будешь делать, големист?» — спрашивает себя Иуда. Сделать что-нибудь необходимо. Та непонятная тварь внутри него, которую можно назвать любовью к добру, не дает ему покоя.
Люди разбегаются: они снова стали беженцами. Мужчины, старики, напуганные и раненые, новички, не слишком преданные поезду и равнодушные к пострадавшим, женщины с детьми — все карабкаются через осколки твердых облаков. Шон с Иудой проносятся мимо них к рельсам. Они спешат в гущу битвы.
Вот поезд отстреливается из кое-как заделанной орудийной башни. У Совета численный перевес, но милиция сильнее в бою. Небо впереди неестественного тускло-серого цвета, в пятнах, которым там совсем не место.
Далеко впереди, под защитой гвардии переделанных и кактов, трудятся строители. Вкапывая как бешеные, они разгребают обломки слоистых каменных облаков. Когда один падает на рельсы, убитый или раненный пулей милицейского снайпера, на его место тут же заступает другой, и работа не прекращается ни на секунду.
Иуда вступает в бой.
Поезд милиция не остановит: убьют, конечно, многих, но остались считаные ярды, и сколько бы рабочих ни полегло — вот и еще один упал, обливаясь кровью, — поезд все равно пройдет. Аэростаты — вот что пугает Иуду. С запада доносится шум дождя, но никакого дождя нет.
Шон вдруг обмяк. Иуда чувствует, как он откидывается назад, обхватывает его руками, попадает пальцами во что-то мокрое, слишком обильно текущее для пота, и понимает, что его друг мертв. Лошадь спотыкается и останавливается, Иуда спешивается, волоча за собой друга с развороченной грудью. Он тащит его но земле, пока вокруг них не начинают раздаваться залпы, и тогда он оставляет мертвого друга лежать, а сам бежит сквозь ряды повстанцев, вдоль поезда, пригибается, на ходу выхватывает что-то из кучи брошенного оружия. Это оказывается арбалет. Иуда проклинает его за вес и небольшую дальность стрельбы, но все же натягивает тетиву, торопясь мимо покореженных вагонов к паровозу, где осталась его ловушка.
Спустив тетиву, он выпускает чакри, острый, как скальпель, затем смешивается с переделанными и протискивается к решетке локомотива. У милиции есть маги, они обстреливают повстанцев дротиками, заряженными вредоносной энергией, и наносят сверхъестественные раны. С риском для жизни вирмы атакуют милиционеров, и те начинают отступать.
— Они бегут! Мы побеждаем! — визжит одна вирма в порыве истерической гордости, но преждевременно: милиция просто уступает место дирижаблям.
— Давайте! — раздается крик. — Готово!
И составной дом, кренясь и вздрагивая, ползет вперед и вверх через каменный туман, так что всем кажется, будто он вот-вот сойдет с рельсов и разобьется об осколки дымного камня. Насыпь из обломков дышит, но держит, вагоны движутся, пули отскакивают от их железной шкуры. На вершине насыпи поезд тормозит, потом начинает спускаться. Вдруг под путями обнаруживается пустота, под тяжестью поезда ломается рельс, вагоны кренятся, но, по счастью, желобчатые колеса сохраняют сцепление с дорогой, и состав, содрогаясь, как раненый зверь, сползает на ровную землю.
— Не останавливайтесь! — кричит Иуда, и сотни повстанцев бросаются догонять поезд. — Давайте же!
Небо и земля не такие, какими должны быть. Раздается такой звук, будто где-то далеко, близ солнца, ударили в гонг.
Геоэмпатка стоит у глубокой трещины в напластованиях дымного камня. Она перемазана грязью, ее глаза еще хранят память о полуживотном состоянии, но она глядит на Иуду и, упреждая его вопрос, кивает и показывает на землю.
— Вот здесь, — говорит она. — Мне так кажется.
Поезд выплевывает дым и нетерпеливо шипит.
