влево.
– Лежи спокойно! – воскликнул я. – Лежи спокойно, а то это никогда не кончится!
Я чувствовал, как мои пальцы погружаются в ее тело: ощущение было такое, словно месишь тесто. Мои колени упирались в ее живот сбоку, и я услышал, как она гулко, прерывисто перднула. Я сделал глубокий вдох и принялся давить еще сильнее. У нее из уголка рта начала сочиться кровь, и лицо ее стало изменяться в цвете. О, в ушах у меня стоял такой шум, что казалось, в голове у меня целое море и беспощадные волны все налетают и разбиваются о мой череп!
Она вдруг повернула ко мне свои выпученные глаза, и веки ее затрепетали. После этого она сделалась неподвижной, между губ среди пены слюны и крови показался кончик языка. Губы ее посинели Я не пытался причинить ей боль, я не хотел причинять страдания – я просто хотел, чтобы она умерла и больше не страдала. Вены у нее на шее были толстые как веревки, клянусь. Налитые кровью. Я все давил и давил, задыхаясь от усилия. Из нее вырвался долгий хриплый вздох, по звуку похожий на то, как с шипением испаряется вода, которую плеснули на раскаленные кирпичи. И вот наконец тишина. Она умерла.
Антонио Донато сидел абсолютно неподвижно. Казалось, что он прикован к месту.
– Ну? – сказал я голосом, немного дрожащим из-за эмоций, пробужденных воспоминаниями о той ночи. – Ты мне ничего не скажешь?
Наконец он проговорил насмешливым голосом:
– Значит, ты не лучше нас остальных, Коротышка? Какими бы словами ты ни разукрасил рассказ, ты – хладнокровный убийца.
Я ничего не ответил.
– Ладно, возьму твои сраные деньги.
– От тебя потребуется подписать официальный документ. Или поставить свой знак.
Он поднял голову и посмотрел на меня недобрым взглядом. Глаза его были воспалены и слезились.
– Свое имя я прекрасно сумею написать, Коротышка.
– Хорошо. Бумага будет подготовлена, и деньги получишь, как только подпишешь ее.
– О, во имя Христа, убирайся и оставь меня в покое.
Как только я вышел из душной вонючей комнаты, я прислонился к стене и меня вырвало.
– Он согласился подписать документ, – сказал я кардиналу Каэтану.
– Превосходно! Я рад! Он может быть обнародован, и Томазо делла Кроче отпущен.
– Нет.
– Извини, не расслышал?
– Я сказал – нет.
– Но я не понимаю, Пеппе. Ведь успех всего дела…
– Дело действительно удалось, – перебил я его. – Документ будет обнародован, маэстро Антонио получит свои пятьсот дукатов, и о нем вы больше не услышите.
– А Томазо делла Кроче…
– Он должен умереть.
Каэтан посмотрел на меня так, словно я был полным сумасшедшим.
– Кажется, я не совсем правильно понял твои слова, – выговорил он с трудом.
– Нет, нет, все правильно. Томазо делла Кроче должен умереть. И вы позволите мне все устроить.
– Но это абсурд!
– Почему? По крайней мере, он умрет невиновным, хотя он далеко не таков. Ведь главное – очистить его имя, так? Избежать скандала? Это будет достигнуто, как только Антонио подпишет документ и получит деньги. Нет ничего скандального в человеческой смерти, люди умирают каждый день.
– Не могу поверить, что ты это говоришь…
– Но я действительно это говорю, Ваше Высокопреосвященство.
– И эта… эта чудовищная мысль… это и есть та личная цель, о которой ты говорил? Устроить его смерть?
– Да.
Каэтан в волнении встал со своего золоченого кресла и принялся ходить по комнате.
– Ты просишь слишком много, Пеппе. Томазо делла Кроче – священник… член доминиканского ордена… он… ты требуешь убийства!
– Да.
– Я не могу это одобрить. Никогда.
– Тогда Антонио Донато не подпишет документ.
– Антонио Донато, будь он проклят! Я прикажу его…
– Убить, Ваше Высокопреосвященство? И какая разница между убийством владельца балагана уродов и доминиканского священника?
