Каэтан вернулся к своему креслу и снова сел. Лицо его было бледно.
– Как? – проговорил он тихим шепотом. – Как это все будет сделано?
– Ваш перстень все еще у меня. Меня пропустят в Минерву.
– Ты что, сам его убьешь?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство. Убьете вы.
Целую минуту кардинал Каэтан не мог говорить.
Лицо его исказилось, он отчаянно напрягал мимические мышцы, пытаясь предотвратить взрыв гнева и ужаса. Наконец он сказал дрожащим голосом:
– Как ты смеешь такое предлагать? Как смеешь?
– Точнее, его убьет выданный вами документ. Или, еще точнее, он сам себя убьет.
– Я… я не понимаю.
– Хотя Томазо делла Кроче и чудовище, он, согласно своим принципам, фантастически честен. Он перевернет небо и землю, чтобы поймать и сжечь того, кого посчитает погрязшим в ереси, но он сделает то же самое, чтобы защитить того, кого он не считает еретиком. Он последовательное чудовище – в этом его трагедия. Если бы я смог доказать ему, что он уничтожил человека, не еретика, а верного сына Святой Матери Церкви, он не перенес бы ужаса. Он был бы вынужден искупить вину ценой собственной жизни.
– И обречь свою бессмертную душу на адские муки?
– Об этом я ничего не знаю. Я знаю только его убеждения и его образ мысли.
– Почему ты уверен, что он так поступит?
– Абсолютной гарантии у меня нет, но я действительно уверен. Я долго над этим думал, поверьте.
– Самоубийство… но ведь о нем нельзя будет объявить.
– Конечно, нет. Можете свалить всю вину на обвинителя – мол, невиновный, подвергшийся ложному обвинению, непереносимые душевные страдания, умопомрачение, все что угодно. Похороните его с каким хотите почетом, церемонией и помпой. Только похороните и забудьте. Забудьте обо всем этом ужасном деле.
– А документ?
– Он должен говорить, что Лаура Франческа де Коллини, сожженная как еретичка, была невиновна но всем предъявленным ей обвинениям.
– Невозможно! Если трибунал признал ее виновной…
– Вы лично подпишете документ. Никому, кроме меня и Томазо делла Кроче, видеть его не обязательно. Я сам доставлю его Томазо делла Кроче. Потом документ можно уничтожить.
– Дерзкий план, – сказал Каэтан, но я видел, что он уже согласился с ним. Я знал, что он согласится. У него не было выбора.
– Он удастся.
– А если Томазо делла Кроче не захочет совершать самоубийство? – спросил Каэтан.
Я пожал плечами:
– Я не предвижу такого варианта, Ваше Высокопреосвященство. Составьте документ и дайте его мне. Прямо сейчас. Остальное сделаю я.
Каэтан встал и посмотрел на меня грустным задумчивым взглядом.
– Я боюсь тебя больше, чем Мартина Лютера, – сказал он тихо.
– Дайте мне документ, Ваше Высокопреосвященство.
Он подошел к письменному столу.
Внешне он почти совсем не изменился: огненный взгляд, надменное лицо, взволнованные, напряженные движения, шапочка коротко стриженных волос, чуть более поседевших. Его «тюремная камера» на самом деле была большой хорошо обставленной комнатой; в ней были книги, письменные принадлежности, prie- dieu, статуя Девы, на каменном полу лежала толстая тростниковая циновка.
– Не думал, что снова увидимся, малыш, – сказал он своим ледяным монотонным голосом. Услышав этот голос, я содрогнулся.
– Я же сказал тебе однажды, очень давно, что мы увидимся.
– Разве? Не помню. Зачем ты здесь?
– Я должен кое-что тебе передать.
– Да?
– От Его Высокопреосвященства кардинала Каэтана.
Глаза его блеснули, и он сделал движение, словно собираясь встать с кресла.
– Обвинения! – сказал он. – Обвинения против меня сняты!
– На этот счет ничего не знаю. Но сомневаюсь, что они сняты.
Его самообладание было превосходным.
– Что тогда? – спросил он.
