— Лучше я буду видеть сны, чем расскажу о них доктору Фрейду. А если вы скажете ему хоть одно слово, уж я вас разукрашу, я…
Как и все толстяки, Малкович сыпал пустыми угрозами. Он знал это и знал, что я тоже это знаю.
— Не беспокойтесь, — небрежно отозвался я. — Ни слова о ваших ночных рандеву с жирной старухой.
Помедлив секунду, Малкович спросил:
— А что такое рандеву?
— Близкая встреча.
— Тогда, если вы откроете рот, ваши яйца получат рандеву с моим ботинком. Ясно?
— Вполне.
— Вообще-то…
Внезапно он понизил голос и перешел на неприятный доверительный шепоток.
— … есть способ… остановить сны, вот так-то!
— О?
— Вот именно! Как-то ночью я взял с собой в постель нож и, прежде чем заснуть, сунул его под подушку. Я подумал, что, быть может, мне удастся как-нибудь использовать его во сне, расправиться со старухой, я хочу сказать. Понимаете, к чему я веду?
— Не совсем.
— Что ж, это сработало. Она лежала там, сладкая и улыбающаяся, с голой задницей, как обычно готовая превратиться в каргу; только на этот раз, прежде чем мы дошли до дела, я полез под подушку — и нашел нож! Я начал ей угрожать, и она запаниковала. Я приставил нож к ее горлу и сказал, что если она не уберется из моих снов по-хорошему, то я вскрою ей брюхо, как жирной свинье.
— Боже! — воскликнул я. — И что же произошло?
— Она начала хныкать и просить, умолять меня не причинять ей вреда. Я прижимал лезвие к разным частям ее тела, просто чтобы посмотреть, чего она больше боится. Когда я поднес нож к ее животу, чуть выше пупка, она почти завизжала. И, должен признаться, это взволновало меня! Возбудило, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Вы ужасающий монстр!
Малкович, ухмыляясь, покачал головой.
— Ничего подобного! — прошептал он. — Но откуда вам знать, что чувствует настоящий мужчина, обладающий властью над женщиной?
— На что вы, черт побери, намекаете?
— Я ни на что не намекаю, я просто говорю: мне понравилось, когда она пресмыкалась, и рыдала, и чуть не описалась. Видит Бог, она достаточно мучила меня! Поэтому я вонзил острие в ее плоть — о, клянусь, совсем неглубоко, только поцарапал! — и увидел, как проступили круглые, яркие, крошечные капельки крови. Ощущения, которые я испытал от маленькой капли крови — ее крови! — были фантастическими… я был сексуальным, властным, подобным богу… и все одновременно. Я начал терять над собой контроль. Через несколько секунд она вскрикнула и исчезла. Испарилась! Я ее победил!
Малкович замолчал, чтобы перевести дух. В его свиных глазках блестело странное выражение, кожу покрывал пот.
— Но на следующее утро моя жена вышла из ванной и сказала: «Я, кажется, порезалась во сне. На моем животе запекшаяся кровь». Меня чуть не вырвало! Представляете, как я себя чувствовал? Я порезал мою бедную, дорогую жену, точно так же как и стерву из сна! С тех пор я больше никогда не брал с собой в постель нож. Я просто не смел. Поэтому она вернулась, зная, что под подушкой ничего не спрятано, издеваясь надо мной и грязно оскорбляя меня в лицо, выставляя себя напоказ и призывая доказать, что я все еще мужчина. Так оно и продолжается, ночь за ночью, и я ничего не могу с этим поделать, ничего. О, конечно, я хочу снова взять нож и напугать ее — а лучше прикончить, раз и навсегда. Но… о, святые небеса! Я слишком боюсь того, что найду рядом, проснувшись.
Малкович шумно засопел и вытер рукой красные щеки.
— Правда, в одну из ночей…
— Что? — испуганно прошептал я.
— … она доведет меня до последней крайности, и тогда я возьму с собой нож. Я избавлюсь от нее навсегда.
— А как же ваша жена? — воскликнул я. Малкович пожал плечами.
— С ее больными яйцеводами, — сказал он, — это можно расценивать как милосердие.
— Нет!
— А что вы предлагаете?
— Помимо разговора с доктором Фрейдом…
— Ни за что!
— Боюсь, что ничего. Извините, Малкович.
— Можно было догадаться, что от вас помощи не дождешься.
Когда он выходил из комнаты, я спросил:
— Кстати, а что стало с той фотографией?
— Она по-прежнему в моих трусах. Хотите взглянуть?
— Пожалуйста, закройте за собой дверь с той стороны.
Некоторое время я писал. Потом выглянул из окна и увидел коров, мирно пасущихся на лугу возле края леса, на границе земель замка Флюхштайн. Они медленно бродили, пережевывая жвачку, их большие карие глаза изредка моргали на ярком солнечном свету. Это были довольные, безмятежные создания, такие, какими они и должны быть от природы. Из дома вышли две симпатичные юные молочницы, с табуретами и металлическими ведрами.
— Сюда, сюда, Цветочек! Пора опорожнить твое тяжелое вымя! — звонко прокричала одна из них высоким, мелодичным голосом.
— Ко мне, Персик! Сюда, Нарцисс! — позвала другая.
Коровы послушно побрели туда, где устроились на своих деревянных табуретах молочницы, чьи ловкие пальчики были готовы оказать помощь набухшим коричневым соскам…
Дверь снова открылась.
— Вы что, пустили весь хлеб на тосты, юный Хендрик? — спросил граф, просовывая в комнату голову.
— Нет. Я же сказал вам, что не хочу тостов!
— А я их вам и не предлагаю! Не могу. В доме нет хлеба. Миссис Кудль неистовствует. Она не может испечь свежий хлеб, потому что муки тоже нет.
— Что ж, как я уже говорил, я не хочу тостов. Значит, это не имеет значения, верно?
Последовала секундная пауза. Затем граф осведомился:
— Ты что, всегда думаешь только о себе, ты, маленькое ничтожество?
— В данный момент — только о себе. Жизнь заставила. Дверь с грохотом захлопнулась. Потом снова открылась.
— Я хочу извиниться за «маленькое ничтожество», — пробурчал граф. — Не знаю, что на меня нашло.
Я незаметно улыбнулся.
— Ничего страшного.
— А. Хорошо. Я так понимаю, вы заняты?
— Да.
— Не забудьте написать Его Милости, что с тех пор вы больше не прикасались к интимным частям его жены!
Когда дверь закрылась в третий раз, я погрузился в мечты о том, как приятно было бы сейчас, вместе с Адельмой, выпить чаю в гостиной замка Флюхштайн…
— Как фрау Димкинс? — спрашивает Адельма, ее мягкое сердце заботится даже о благополучии слуг.
— Очень хорошо, рад сообщить! — отвечает Димкинс. — По крайней мере, если судить по ее
