— Беги! — крикнул я Адельме. — Возвращайся в замок Флюхштайн, как можно быстрее!
— Но Хендрик…
— Им нужна не ты, им нужен я! Делай, как я говорю! Встретимся там. Давай!
Подождав, пока она не скроется из виду, я повернулся и припустил по ближайшей боковой улочке. Поскользнувшись на неровной мостовой, неуклюже ударился о стену и ободрал руку. Кожа порвалась и сморщилась. Проход был узким, и, посмотрев вверх и различив тонкую полоску черного неба, я ощутил себя в ловушке, со всех сторон окруженным отвесными стенами. Не мог же я так далеко уйти от поросшей низким кустарником городской свалки? Как будто город и его окраины слились, одно завернулось в другое, и я потерял всякую ориентацию. Ноги не хотели мне повиноваться. Казалось, я бреду через липкую болотную грязь. Мое сердце вырывалось из груди.
Неожиданно я услышал лязгающий жужжащий звук и, обернувшись, увидел приближающегося мальчика на велосипеде. Лучшие дни машины, несомненно, миновали. Тонкие грязные ноги нажимали на педали — и велосипед трясся и покачивался. Но, по крайней мере, он действовал.
— Стой! — завопил я, властно, как я надеялся, поднимая руку.
— Не могу! — вскрикнул мальчик, но, когда он попытался объехать меня, я схватил его за воротник рваной грязной курточки. Он сполз с седла и чуть не упал.
— Чего тебе надо? — запыхавшись, спросил ребенок. — Я тороплюсь!
— Я хочу твой велосипед.
— Ну, это не получится.
— Почему?
— Потому что он не мой.
— А чей же?
— Понятия не имею. Я его стащил.
— В таком случае, я стащу его у тебя.
Внезапно испуганные глаза мальчика расширились и едва не выскочили из орбит. Его рот открылся. Он ткнул в меня тонким, дрожащим пальцем.
— Ты… ты — это он! Тот псих, которого все ищут!
— Забудь об этом.
— Ты сделаешь со мной что-нибудь противоестественное?
— Конечно, нет. Как тебя зовут?
— Юри.
— Ну, Юри, дашь мне свой велосипед?
— Я же сказал тебе, что он не мой.
— Дашь? — повторил я.
Мальчик на секунду задумался, потом сказал:
— Две сотни золотых крон — и он твой.
— У меня нет двух сотен золотых крон.
— Хорошо, сто. Это ведь справедливо, верно?
— Ста тоже нет. Вообще-то, у меня нет ни одной кроны.
— В таком случае, отвали.
Он попытался снова вскарабкаться на сиденье, но я сгреб его за плечо и стащил обратно. Он начал колотить меня по груди маленькими, слабыми кулачками.
— Мне необходим этот велосипед! — вскричал я.
— Зачем?
— Затем, что за мной гонится разъяренная толпа. Ты их не слышишь? И если я как можно скорее не окажусь в замке Флюхштайн…
Внезапно мальчик прекратил лягаться.
— Замок Флюхштайн? — переспросил он. — Да.
— Что же ты раньше не сказал? Там живет Адельма, верно? А друг Адельмы — мой друг. Вот, забирай велик — быстрее, быстрее же, я их слышу! Они приближаются!
— Ты знаешь Адельму? — меня внезапно охватило любопытство.
Мальчик дерзко ухмыльнулся.
— Во всех смыслах этого слова! — ответил он. Потом подмигнул и облизнулся. — Намек понял?
— Думаю, да. В твоем возрасте это омерзительно.
— Так тебе нужен велосипед или нет? Я обойдусь и без твоих наставлений. Только не говори мне, что сам не поимел ее! Мы все её поимели.
— Что?
— Слушай, бери велик и проваливай!
— А ты? — спросил я.
— Так ведь они жаждут не моей крови!
Кивнув, я взгромоздился на старинный драндулет и, отчаянно крутя педали, покатил прочь. На мгновение обернувшись, я увидел стоящего посреди улицы мальчика. Его палец был воздет в непристойном жесте.
Когда я, наконец, добрался до замка Флюхштайн и, измотанный и подавленный, вскарабкался по лестнице в свою комнату, за дверью обнаружились доктор Фрейд, Малкович и Адельма. Они сидели в креслах. На отталкивающем лице Малковича блуждало мечтательное выражение, а доктор Фрейд говорил монотонным, дрожащим голосом:
— Правда, моя сестра Ханна была довольно одаренным музыкантом и играла в струнном отделении Штутгартской филармонии, но позже она вступила в эзотерическую каббалистическую секту, призывавшую своих членов к опасным аскетическим мероприятиям — например, к частым постам и жестоким епитимьям, накладываемым на себя. И во время такой епитимьи — сейчас неподобающее время и место для описания ее характера — бедняжка Ханна повредила лоно и не могла больше правильно держать свой инструмент, не испытывая при этом мучительной боли. Как-то раз она потеряла сознание во время исполнения Меркенбергеровской «Интерлюдии в фа-минор» — от боли, не от скуки — и была вынуждена уйти из филармонии. С тех пор Ханна никогда не играла на виолончели…
— Где, черт побери, вы прохлаждались? — воскликнул я.
Доктор Фрейд взглянул на меня, раздраженный, что его прервали.
— Я скрашиваю время ожидания вас, Хендрик, рассказывая Малковичу и Адельме кое-что из превратностей моей долгой жизни.
— Я уже слышал эту историю, — так же раздраженно ответил я.
— Я рассказываю ее им, а не вам.
— Малкович тоже ее слышал.
— А я — нет, — с упреком заметила Адельма.
— Кроме того, — агрессивно вставил Малкович, — мне нравится слушать ее снова, и снова, и снова. Где прохлаждались вы, если уж на то пошло?
— Обежал полгорода, спасался от толпы убийц, намеренных разорвать меня в клочки, выслушивал оскорбления от мальчика на велосипеде… о, это слишком долгая история, чтобы вдаваться в подробности.
Доктор Фрейд медленно покачал головой.
— Какая невоспитанность! В мире не осталось ни учтивости, ни хороших манер.
— Я бы сказал, что преследование и нападение множества сумасшедших мясников — это более чем плохие манеры!
— Не спорь с доктором Фрейдом, ты, молокосос-головорез! — заорал Малкович. И с театральной нелепостью добавил, понизив голос: — В следующий раз я отшлепаю тебя по голой заднице…
— А почему не сейчас? — задумчиво пробормотал доктор Фрейд.
— Несомненно, — сказал я Малковичу. — Вам бы это понравилось, не так ли? Причинять боль для вас что-то вроде хобби. Когда вы не угрожаете отшлепать мускулистых молодых мужчин, то запугиваете полных женщин ножом.
— Ты обещал, что будешь молчать! Обещал! Доктор Фрейд повернулся к Малковичу и спокойно
