Он откинул влажные пряди волос с ее лба.
— Там, где ты впервые увидела меня и спасла? — К ее удивлению, он произнес эти слова так, словно все семь лет лелеял в душе эти воспоминания.
— Почему ты женился на мне? — спросила Чейенн.
— Я хотел тебя. И ничего не мог с собой поделать. Понимаешь? Мне надо было, чтобы ты стала моей. Даже если ты всего-навсего своего рода ведьма, сумевшая меня околдовать.
Это признание потрясло Чейенн.
Держась за руки, они вбежали в залитые лунным светом холодные воды прибоя. Опустившись на колени в бурном потоке, Каттер снизу вверх оглядел Чейенн и только затем потянул за собой... Вскоре внутренний жар настолько их согрел, что даже вода стала казаться теплее.
На них обрушилась волна. Затем вторая, осыпав их гирляндами жидких алмазов. Третья, четвертая...
А их сплетенные тела опускались и поднимались в темной круговерти воды, сверкающей в свете луны.
Потом он обтер ее полотенцем. Смеясь словно дети, они побежали обратно к дому. Вместе приняли горячий душ, вместе легли спать и вместе проснулись.
Но утром все предстало в ином свете.
Свадебный букет завял. Цветы на острове также все поникли. Первые холодные лучи восходящего солнца разрушили невероятную близость, соединявшую их, когда остров купался в теплом свете луны. С чувством вины Чейенн вспомнила умирающую мать, категорический отказ Каттера разрешить поехать проведать больную. Что же это за человек, который ночью любит ее с такой страстью, а днем отказывает в самой естественной просьбе?
Да и он с утра определенно испытывал неловкость в обращении с ней, даже настороженность.
Она все никак не могла забыть, как он бросил ее, забеременевшую.
Каттера тоже, очевидно, преследовали свои демоны — он проснулся хмурый, как бы расстроенный, а чем — она не знала. Обменявшись мимолетными поцелуями и неуверенными взглядами, они молча встали и оделись.
В последующие дни они жили, казалось, в двух непересекающихся мирах: в ночном, когда испытывали сильное эротическое наслаждение и полную близость, и в дневном — с его мрачным безмолвием, неловкостью и отчуждением. И каждое утро дверь между этими мирами как бы захлопывалась наглухо.
В первую неделю их медового месяца Чейенн заметила на острове множество утренних вьюнков и вечерних первоцветов. Эти цветы, распускавшиеся ночью и достигавшие полного расцвета к заре, напоминали Чейенн ее брак: как только первые лучи утреннего солнца касались их нежных лепестков, они начинали вянуть.
Каждый вечер Чейенн отправлялась на прогулку и возвращалась с охапками вьюнков и первоцветов, которые ставила в вазу на окне спальни. И каждое утро, пробудившись, она видела, что продолговатые желтые лепестки вьюнков мертвы, как и ночная страсть ее мужа.
И тем не менее, когда наступал вечер, Чейенн снова бежала к дюнам, чтобы успеть до полного наступления темноты набрать цветов, и так же поспешно возвращалась домой, где ее с нетерпением уже поджидал Каттер.
Под вечер последнего дня их первой недели на частном самолете прилетел О'Коннор. Наряду с обычной почтой он привез свадебный подарок, доставленный посыльным в хьюстонский особняк Чейенн. Она удивилась безмерно — ведь никто из друзей не знал об их свадьбе.
Роскошно оформленная посылка, с написанным на ней именем Чейенн, была обвязана широкой атласной лентой белого цвета.
Только Чейенн поставила коробку на стол, как подбежал Джереми и сорвал сначала верхнюю обертку, а затем и крышку посылочной коробки. Под ней на свертке из папиросной бумаги лежала открытка.
Чейенн всмотрелась в крупные черные буквы, но в этот момент в комнату быстрым шагом вошел Каттер с дикими дюнными цветами в руках, которые прямо на глазах начали вянуть.
— Что это? — поинтересовался он.
— Каттер, ты знаешь человека по имени Хосе? — спросила Чейенн.
Занятая подарком, она не обратила внимания на то, что потрясенный Каттер секунду-другую мешкал с ответом.
Бросив умирающие цветы на пол, он кинулся к ней.
— Дорогая, не...
Но было поздно.
Она уже увидела три ужасающие фотографии. У нее вырвался стон ужаса. Джереми схватил снимки, взглянул на них, и кровь отлила от его детского личика.
Словно под влиянием какого-то гипноза Чейенн снова посмотрела на фотографии. И тишину прорезал ее крик.
Обхватив руками горло, она сделала несколько шагов назад, стараясь побороть подступающую к горлу тошноту и ловя воздух раскрытым ртом.
Она задыхалась, будто кто-то, зажав ей рот рукой, перекрыл доступ кислорода. Плечи Чейенн задрожали, кисти рук онемели.
В горле у нее заклокотало, ее вырвало желчью, и она разрыдалась.
Руки и ноги также утратили чувствительность.
Каттер обнял ее.
— Постарайся дышать. Делай глубокие вдохи!
Но Чейенн, в ее истерическом состоянии, не слышала его слов.
— Ты знал! — шептала она. — Ты все время знал!
— Нет.
Его встревоженное лицо расплылось в ее глазах, а затем исчезло, поглощенное мраком.
Глава восьмая
Как ни старался Каттер не производить ни малейшего шума, но, когда он перевернул страницу читаемого журнала, в спальне Чейенн раздался легкий шелест.
Это, по-видимому, и разбудило Чейенн. Она села в постели, настороженная как кошка, почуявшая приближение птицы. Сердце ее билось так, словно над ней нависла близкая опасность.
В комнате, однако, стояла тишина. Все как обычно. В поразительно чистые окна дома Каттера врывалось яркое солнце.
Над заливом парили чайки, лениво описывая круги в ярко-синем небе и время от времени ныряя в море. Залив за дюнами был спокоен, от бурного прибоя остались лишь сверкавшие завитки, ласково лизавшие берег.
Каттер лежал, вытянувшись во весь свой рост на синем кресле-качалке рядом с ее кроватью. Одетый в джинсы на ремне с огромной серебряной пряжкой, голубую ковбойку и кроссовки, он производил впечатление расслабившегося, домашнего мужа. И читал он, по обыкновению, деловой журнал, как если бы дело происходило в Техасе, а у его жены, с которой он счастливо жил в полном взаимопонимании и согласии, было легкое желудочное недомогание.
Впечатление уюта и покоя, навеваемое этим зрелищем, а также присутствие Каттера на несколько минут выбили Чейенн из колеи. Но тут глаза ее упали на черный пистолет, лежавший на прикроватной тумбочке, и ей вспомнились ужасные фотографии с трупом убитого Курта.
Вернувшись к реальности, она внезапно почувствовала себя чужой в своей собственной жизни.
