приспешниками, видят совершенно иное. Мы с Биллом прозреваем истинную реальность, только благодаря дару особого видения – потому что мы с ним вкусили священных лапландских грибов. Царица Чума подходит к своему смертоносному синтезатору, сосредоточию зла. Билл болезненно морщится. Его лицо покрыто испариной; очки в стиле Энди Уорхола съезжают на кончик носа. Я кладу руку ему на плечо, чтобы поддержать и успокоить. Говорю ему, чтобы он уже подбирался поближе к стойке с усилителями.
Музыка резко умолкает; на сцене гаснет свет. Секундное затемнение. Содомская сучка объявляет свою следующую песню: «Лучше сделать аборт в Аду, чем стать матерью на Небесах». Музыка обрушивается как лавина грохочущих камней. Мадонна бешено вертит головой – голова проворачивается на все 360 градусов, – из напрягшихся членов в ее горгонической гриве бьют струи отравленной черной спермы. Она возобновляет свой жуткий древнеегипетский танец. Ее руки и ноги двигаются, как на шарнирах. Танцоры пялят друг друга с неистовой яростью. Я едва сдерживаюсь, чтобы не блевануть.
– Эй, девчонки, хотите повеселиться? – ее писклявый, как у Мини Маус, голосок разносится эхом по темному залу. – Смывайте своих абортированных детенышей в унитаз, ха-ха-ха. Вы же хозяйки собственным телам. Хотите вечного секса, хотите кружиться в утробном вихре вместе с Франческой да Римини? Хотите? Конечно, хотите! Ну, так убейте своих нерожденных детей! Ха-ха! Давайте все танцевать…
Я все-таки блеванул – прямо на спину какой-то молоденькой девочки, что танцевала передо мной. Великая Блудница на сцене сделала сальто назад и встала перед своим синтезатором. Она подняла руку, чтобы сыграть погибельный Анти-Аккорд. Я кричу Биллу:
– Давай!
Он нажимает на кнопку взрывного устройства. Стена взрывается. Какофония грохота, света, бетонной пыли. Зрители с воплями мчатся к выходу, зал быстро пустеет. Итак, поле битвы расчищено. Мадонна бьет боевым молотом: Анти-Аккордом. Индия и половина Африки стерты с лица Земли; танцоры содрогаются в коллективном оргазме; струи коричневой спермы поливают бегущих подростков.
Три отдельные ноты прогудели по аду, разверзшемуся на земле. Низкая частота: тектонический рокот, сдвиги земной коры глубоко-глубоко под действующими вулканами. Миллион кашалотов опорожнили кишечники в море. Пузыри с ядовитыми газами и китовое дерьмо поднялись на поверхность из океанских глубин, распространяя кошмарную вонь протухшего планктона.
Высокая частота: миллиарды кастрированных свиней с миллиона ферм по всему мира вдруг все как будто взбесились и принялись истошно визжать, тряся изуродованными мошонками. Тучи саранчи скрежетали зубами, выедая глаза младенцам. Десять миллионов бабочек кричали в раю, охваченные огнем.
Средняя частота распространила зловоние по всему астральному плану: расчлененные трупы, разлагающиеся под солнцем в жаркий летний день; трофеи Денниса Нильсена; кишечные газы каннибала Иди Амина.
И как мне соперничать с этой точеной, изысканной прозой, с этой безудержной и интенсивной фантазией за гранью реальности?
В голове все плывет.
Расплачиваемся с таксистом и поднимаемся по каменной лестнице.
Мне нечем дышать, как будто из легких высосали весь воздух.
Дверь в квартиру открыта. Внутри играет эйсид-джаз, модная музыка начала девяностых. Квартира большая, просторная, обставлена в концептуальном стиле. Все очень стильно и модно, опять же. Народу – немерено. Мы вливаемся в эту толпу золотой молодежи Хельсинки.
Мой взгляд прикован к пролому в стене: разъяренные белые кони, взвившиеся на дыбы – белые, как у Одинокого Рейнджера, – Чиппендейлы во главе с Фабио. Свет стробоскопов выхватывает из темноты силуэты героев, как в постановках Спилберга; музыка – словно рев атакующих дамбастеров.
Больше всего это напоминает пальцовый званый вечер «Face» где-нибудь в середине восьмидесятых. Во всяком случае, народ соответствующий. Хотя это очень поверхностное описание: однобокое и крайне несправедливое по отношению к этим людям.
Мы здесь явно не к месту. Чувствуем себя посторонними. Мы отвезли Элвиса на Северный полюс, мы спасли мир. И тем не менее мы с Z здесь чужие, так что мы чувствуем себя в праве критиковать этих милых и дружелюбных людей.
– Ненавижу тусовки.
Чиппендейлы ворвались в пролом, как карающий ураган: бензопилы уже наготове – сверкают, как молнии самого Господа. Копыта белых коней гремят, как небесный гром. Фабио разит врагов, снося головы чернокожим пидорам: словно садовница-Смерть срезает черные голубые анютины глазки[19] у себя в саду. Кровавые размашистые мазки, как на оживших полотнах Джексона Поллока. Освенцимский экспрессионизм, как будто в замедленной съемке. Голый Джордж Гросс, впавший в безумие, размахивает ножом; растерзанный труп уличной пиццы тащат, как жертву толпы линчевателей, по пейзажу из плохих параноидальных видений.
Это я повторяю про себя боевой клич сурового и непреклонного меня. Ненавижу весь этот маразм, типа «Общение без границ» и «У любого есть право как следует оттянуться». На хрена они вообще нужны, эти тусовки?
Я хватаю ближайшего пидора и бью его головой о пол. Его лицо – мерзкая рожа демона маори – все забрызгано кровью, к нему пристали кусочки костей. Я чувствую, как его череп рассыпается у меня в руках, и смеюсь как безумный. Включаю свою пилу. Отрезаю поганые пидорские члены и забиваю их в глотки хозяев. Чувствую себя Лоуренсом Аравийским. Эротизм рукопашной! Что может быть сексуальнее?! Штаны оттопыриваются в паху: вот спартанская похоть. Вот настоящая жизнь! Смерть, смерть, смерть! Во имя Господа! Убей гомосека во имя Господа! Тот, кто не с нами, тот против нас! Отрежь ему яйца, выколи глаза; раздави хомячка, с которым играются его дети! Сегодня мы замечательно повеселимся!
Что там интересного? Ну, встречаешься с народом, с которым не виделся с прошлой вечеринки, куда тебя занесло, непонятно, с какого вообще перепугу; ну, общаешься, то есть несешь всякий бред; ну, пытаешься произвести впечатление на людей – а потом приходишь домой в полном смятении чувств и задаешься вопросом: и чего ж я такой социально несостоятельный и не имею успеха в обществе?
Битва в разгаре… из бензопил бьет огонь. Эротическая пиротехника призывает на землю адское пламя; все вокруг пропиталось кровью; куски раскуроченной плоти разлетаются по пространству этой жестокой и беспощадной реальности, что могла бы присниться маркизу де Саду в кошмарном сне.
Хотя на хрена тебе сдался успех в обществе?
Я стою по колено в крови; и мне как-то скучно. Тянусь за Билловым докторским чемоданчиком, достаю сковородку и полфунта свиного сала. Ловлю на лету чьи-то почки и жарю их на небольшом костерке, сложенном из обломков скользких костей и волос, выдранных из срамных мест. Пахнет вкусно: поджаристым беконом. Порывшись в докторском чемоданчике Билла, нахожу соус «HP». Замечательная приправа к человеческим потрохам.
Объективная реальность, эта опасная цель всех духовных исканий Востока, должна быть только такой: смеешься с Фридрихом Ницше, разговариваешь с лошадьми – безумный, как сама война.
Здесь, в обстановке полнейшего бреда, в зале адского ресторана, в чумовых декорациях из «Джека Попрыгуна», сегодня у нас – человечина. Глазные яблоки? Вы, мой друг, настоящий гурман. Жареные глазные яблоки в маринаде из уксуса, вшей и слез изнасилованного ребенка? Самый что ни на есть деликатес. Любимое блюдо королевы Виктории, как говорят. Вареные соски с вырезкой из заднего прохода по-гречески? Перерезанные глотки с мочой, спермой, фекалиями и пидорским луком? Бой Джордж обожал это кушанье. А как насчет итальянской поджарки: мошонка в струпьях от язв прокаженного, под майонезом из жопной слизи? Заливные тампоны? Тушеные половые губы – традиционное сельское яство Восточной Европы? Нет? Тогда, быть может, анальный сфинктер юной японской школьницы под соусом терияки, с паучьими лапками и сиропом из мокриц? Или волосы, вырванные из задницы, под корочкой из свежайших фекалий, слегка обжаренные с имбирем? Похоже на жареные морские водоросли, как говорят те, кто пробовал.
Мы с Z зависаем у стола с угощением: заварные пирожные, куриные ножки и разнообразные соусы. Какая-то молоденькая девчонка, настоящая юная леди, передает нам бокалы с вином. Подходит Мулла. Сердечно с нами здоровается, спрашивает, как дела, как наша поездка на Северный полюс; говорит, что
