— Да, в общем-то, ничего серьезного. — Викфилд пожал плечами. — Она в сознании, но… Мы мало что можем для нее сделать. У нее легкий ушиб головы; со временем она, безусловно, оправится, но ускорить этот процесс мы не можем и не должны. Что касается ее лица, то тут дело намного сложнее. В стране есть только один или два человека, которые смогли бы провести восстановительную операцию подобной сложности. От лица практически ничего не осталось: кости раздроблены, нервы и мускулы превратились в лохмотья, а глаза уцелели только чудом.
— Зато она сможет увидеть, какой она стала! Эти слова были сказаны таким тоном, что доктор Викфилд с осуждением взглянул на нее.
— За рулем был Майкл, — напомнил он, но Марион только кивнула.
Она не считала нужным посвящать врача в подоплеку своего отношения к Нэнси Макаллистер. В том, что случилось с ней и с Майклом, была виновата только она сама, и больше никто.
— Что с ней будет, если не проводить восстановительной операции? Она будет жить?
— К несчастью, да. Только это будет уже не жизнь. Нельзя взять двадцатилетнюю девушку, превратить ее в чудовище и ждать, что она сумеет к этому привыкнуть. Ни один человек не способен на такое. Кстати, она была красива до того, как?..
— Думаю, да. Я не знаю, мы никогда не встречались. — От слов Марион веяло холодом, да и в глазах застыл вечный антарктический лед.
— Понятно. Тогда в любом случае ей придется тяжко. Кое-что ей, конечно, сделают здесь, в больнице, но на многое рассчитывать не приходится. У нее есть средства?
— Никаких. — В устах Марион это слово прозвучало как ругательство. «Нет денег» — для нее это был худший из пороков.
— Тогда никакого выхода у девочки нет. Хирурги, которые делают такие операции, отнюдь не склонны к благотворительности.
— Ты имеешь в виду кого-то конкретного?
— Да, я знаю несколько имен. Собственно говоря, гарантированно справиться с такой работой могут только двое. Самый лучший специалист живет во Фриско… — В сердце Викфилда вспыхнула слабая искорка надежды. Со своими деньгами Марион Хиллард могла бы… — Его зовут Питер Грегсон, — торопливо продолжил он. — Я познакомился с ним несколько лет назад, и, должен сказать откровенно, это человек удивительный во всех отношениях.
— Он может сделать это?
Викфилд почувствовал прилив признательности к этой женщине. Ему даже захотелось выразить свою благодарность, но он не решился.
— С моей точки зрения, — сказал он, — Питер — единственный человек, который способен справиться с этой работой хорошо. Быть может, есть и другие, но я их не знаю. Если хочешь, я могу позвонить ему прямо сейчас. Что скажешь?
Тут он поймал на себе холодный, сосредоточенный взгляд Марион и чуть не прикусил язык. Интересно, что у нее на уме, задумался Викфилд, чувствуя, как его восхищение на глазах тает, уступая место ощущению, подозрительно похожему на страх.
— Когда я приму решение, я дам тебе знать.
— Вот и отлично. — Викфилд кивнул и, бросив взгляд на часы, соскочил с подоконника. — А сейчас я хочу, чтобы ты спустилась вниз и как следует отдохнула. Я говорю совершенно серьезно, Марион. В конце концов, я твой лечащий врач, и…
— Я знаю. — Она одарила его холодной, чуточку напряженной улыбкой. — Но я никуда не пойду, и ты это прекрасно знаешь. Я должна быть с Майклом.
— Ты серьезно решила вогнать себя в гроб? Марион покачала головой:
— Ничего со мной не случится. Я слишком скверный человек, чтобы так просто взять и умереть, Вик. Кроме того, у меня еще слишком много дел.
— Работа, вечно эта твоя работа… Скажи откровенно, Марион, стоит ли любая работа того, чтобы так перенапрягаться?
Врач посмотрел на Марион с любопытством. Будь у него хотя бы одна десятая ее честолюбия, он уже давно стал бы великим хирургом, однако Викфилд был лишен этого качества, и порой ему казалось, что это только к лучшему. Он даже не завидовал ей. Или почти не завидовал.
— Скажи, стоит? — повторил он снова, и Марион кивнула.
— Разумеется, да, можешь не сомневаться. Моя работа дала мне все, что у меня есть. Все, что я хотела от жизни. — «За исключением Майкла, — добавила она мысленно. — И если я его потеряю…»
Тут Марион крепко закрыла глаза и поспешила отогнать от себя эту страшную мысль.
— Ладно, — проворчал Вик. — Даю тебе еще час. Через час я снова зайду проведать его, и, если ты все еще будешь там, вот тебе мое честное слово: я лично выпорю тебе в задницу пару кубиков нембутала и прогоню спать. Тебе ясно?
— Совершенно. — Марион встала и, бросив на пол еще один окурок, потрепала врача по щеке. — И еще, Вик… — Она бросила на него взгляд из-под длинных каштановых ресниц, и на одно — очень короткое — мгновение ее лицо сделалось мягким, почти нежным. — Спасибо.
Викфилд, весьма польщенный, почтительно поцеловал ее в щеку и отступил на полшага назад.
— С ним все будет в порядке, Марион, вот увидишь, — сказал он.
Напомнить о девушке он не посмел — об этом можно было поговорить позже. Вместо этого он тепло улыбнулся и пошел по своим делам, оставив Марион стоять в коридоре. Она выглядела такой одинокой, потерянной и легкоуязвимой, что Викфилд искренне порадовался тому, что догадался позвонить Джорджу Каллоуэю. Марион обязательно нужен был кто-нибудь, кто мог бы поддержать ее в трудный час.
Он думал о ней до тех пор, пока не достиг лестницы, ведущей наверх, и все это время Марион стояла неподвижно и смотрела ему вслед. Только когда фигура врача исчезла из вида, она медленно повернулась и пошла по коридору в противоположном направлении, возвращаясь в палату Майкла. По пути она проходила мимо открытых и закрытых дверей, за которыми медленно угасали последние надежды и отсчитывали свои последние удары истекающие кровью сердца. Увы, немногим суждено было выйти за эти стены и снова увидеть небо и зеленые холмы: на четвертом этаже больницы помещались самые тяжелые пациенты, выздоровление которых, по свидетельству Вика, было весьма и весьма проблематично.
Марион, во всяком случае, явственно ощущала разлитую в воздухе тяжелую ауру человеческих страданий и отчаяния, но, как ни странно, из-за дверей не доносилось ни звука, и лишь из-за одной раздавались приглушенные жалобные всхлипывания. Они были такими тихими, что сначала Марион решила, что это ей чудится, и только потом, рассмотрев номер палаты, она поняла, кто может плакать так горько и безутешно.
Марион остановилась так резко, что со стороны могло показаться, будто она налетела на какое-то невидимое препятствие. Несколько мгновений она так и стояла неподвижно, глядя на приоткрытую дверь палаты и на мягкий полумрак внутри. Потом она повернулась и, сделав несколько шагов, остановилась на пороге.
В палате было так темно, что Марион не сразу рассмотрела даже кровать в углу. Жалюзи на окнах были опущены, и плотные портьеры задернуты, как будто пациенту был вреден дневной свет.
Она долго не решалась войти, хотя и знала, что должна это сделать. В конце концов Марион справилась с собой и сделала сначала один скользящий, осторожный шаг вперед, затем — другой и снова остановилась. Всхлипывания теперь стали громче и чаще, и Марион разглядела на кровати очертания человеческой фигуры.
— Кто здесь? — Вся голова девушки была плотно забинтована, и голос звучал глухо и невнятно. — Кто здесь? — Она заплакала громче. — Я ничего не вижу.
Марион шагнула вперед, потом опять остановилась.
— В комнате темно, — сказала она. — Успокойся, с твоими глазами ничего не случилось, просто они закрыты бинтами…
Ее слова были встречены новыми рыданиями, и Марион слегка растерялась, но тотчас же взяла себя в руки.
— Почему ты не спишь?
Голос Марион звучал совершенно буднично и монотонно. Она пришла сюда вовсе не для того, чтобы
