на их земле. Я привез в качестве подарка музею фотомонтажи всех учтенных ветеранов полка, схемы боев, списки с адресами ветеранов и множество фотографий. С каким трепетом в душе я прошел вдоль всех траншей, от которых остались «шрамы» на скатах и выемки в местах землянок и огневых позиций орудий. Сохранилась и та хата, в которой размещался штаб. Старик со старухой уже давно ушли в мир иной. Директор восьмилетки и «голова сельрады» решили перекрыть ее заново соломой и содержать в прежнем виде, даже поставили полевой телефон и керосиновую коптилку из гильзы снаряда. Хата стала филиалом школьного музея боевой славы.
На митинге, устроенном по сему случаю, у трибуны стояли из 70-ти человек, призванных в ноябре 43- го, только восемь бывших воинов. Я был немало удивлен не только тому, что мне надели ленту и выдали диплом Почетного гражданина этого села, но и тому, что почти все они меня узнали влицо, хотя видеться приходилось в основном ночью на окопных работах и в траншеях. Более того, они решили назвать новую улицу для молодоженов улицей 48-го стрелкового Краснознаменного Трансильванского полка. Такого же звания был удостоен и коман-дир батальона подполковник Алексей Кошелев, проживавший в Кисловодске со своей женой, медсестрой-фронтовичкой Фатьмой. Его супруга Фатьма (крымская татарка) была фельдшером в батальоне, потом начальником аптеки медса-бата, и еще с боев под Туапсе в 1942 году они связали себя семейными узами. Сам Алексей Варламович, как я писал, начинал войну сержантом с медалью «За отвагу» еще с финской. В тяжелых боях на туапсинских перевалах за боевые отличия он получил орден Красного Знамени и звание младшего лейтенанта, пройдя затем в стрелках и пулеметчиках взвод, роту и батальон, закончил войну майором с двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны и Александра Невского. Представлялся даже на Героя за форсирование Тиссы. А вот еще одна любовь. Шура Маслова (Переварова) лейтенант, комсорг стрелкового полка. Она не раз поднимала роты в атаку, когда взводный лейтенант не мог сам оторвать от земли зеленых новобранцев. А перед ней они пасовали. Да, и она жила с полковым особистом Переваровым. Приезжала в подмосковные Химки рожать к матери, оставляла бабушке внука-младенца и свой денежный аттестат фронтового содержания на прокорм по карточкам, а сама снова возвращалась в строй.
Но вернемся в штаб — в хату бабы Улиты. Задень всех девиц переодели по-зимнему, выдав солдатские кальсоны и бязевые нижние мужские рубахи, ватные брюки, телогрейки, гимнастерки и юбки, на ноги валенки на пять размеров больше, чем положено, и шапки-ушанки из смушки да солдатские брезентовые поясные ремни. Таковы и были наряды наших «примадонн» в ту зимнюю пору. Определить, где у них талия или бюст, было невозможно, тем более найти шов на чулках, так как вместо них были байковые портянки. Даже в нетопленой хате штаба или в землянке в таком одеянии было тепло. Хуже было, когда появлялись вши — неизбежное зло пехоты, с которым бороться было нечем, так как не имелось дуста. Считалось большой удачей, если его брали как трофей у убитых немцев или у военнопленных.
Чего только не увидишь ныне на экранах телевизоров в игровых кинофильмах и на страницах красочных журналов, газет и просто репродукций и иллюстраций: девицы взывают страстно: «Бери меня, я вся твоя». Их стройные нижние конечности произрастают из-под мышек. Талию можно охватить пальцами рук, а взгляд их настолько же томный, доступный, как и расчетливый одновременно. На фронте тоже стремились к этим стандартам, но не всегда получалось.
Примерно такими же были женщины только в штабах, нои в1941,и в1945 годах в летнюю пору, когда восседали с радиостанциями или пишущими машинками на заднем сиденье «виллисов» у большого начальства, начиная с командиров корпусов и выше. Но если спуститься до полковых и батальонных штабов, медицинских рот и рот связи, да еще в зимне-весеннее время, да на дорогах, разбитых гусеницами целой танковой армии, то вид наших женщин без содрогания не вспомнить даже теперь, 57 лет спустя после Победы.
Многие невзгоды забыли ветераны, но тот наш переход в феврале 1944 года от Умани до Ботошанн в Румынии запомнился всем и навсегда, так как длился он 25 суток на дистанции 450 км боевого пути. Тогда мы забывали не только дни недели, но и где и когда ели в последний раз, ибо все кухни тогда отстали из-за взорванных мостов. Кормили нас по «бабушкину аттестату» местные сердобольные хозяйки картофелем в мундире да квашеной капустой, «бо хлиб герман забрав».
Слабому полу, несмотря на то, что даже офицеры и кавалеристы иногда носили ботинки с обмотками, выписали «чоботы». Но их на складах в конце февраля не оказалось. И пошли они, присягой подстегиваемые, через Черкасскую, Винницкую, Хмельницкую области Украины, Молдову и Румынию в валенках по грязи до колен. Мы не различали, когда кончается день и начинается ночь. Радовались, что все 25 суток ни разу не проглянуло солнце, а значит, не появлялась авиация. Иначе, как спасаться в таком распутье от разрывов бомб? Протяженность нашего марша выверена после войны точно по показаниям спидометров «икарусов», на которых мы проехали в юбилейном, 1985 году в майские дни весь этот боевой путь. Он составлял более 500 км.
Спали большей частью на ходу. Заверяю, что это вполне возможно. Нужду справляли мужчины «по- малому «также на ходу. А каково связисткам и медичкам в общей колонне на равнинной безлесной местности? Расскажу, как это сохранилось в моей памяти. Этими строками я выполняю наказ отца-командира полка, подполковника Жлудько, который говорил: «Смотри, начальник штаба, и все запоминай. Ты моложе меня на 15 лет, и расскажи потомкам о мучениях их бабушек и прабабушек на этой беспощадной войне».
Связистки и медички выходили из строя парами на несколько шагов на обочину. Одна из них раздвигала в стороны полы шинели, как бы «маскируя» подружку. А другая снимала ремень и надевала его на шею, иначе он утонул бы в грязи, расстегивала шинель, потом телогрейку, за нею ватные брюки, кальсоны и старалась не попасть в раструбы голенищ валенок. Потом, в обратной последовательности все застегивалось, и они менялись местами.
Первоначально глуповатые мужчины подавали голос воздушной опасности: «Воздух!» или «Рама!» — означавшие известный самолет-разведчик, но через день отбросили эти плоские шутки. А ведь, кроме того, у женщин были и свои, чисто женские заботы, а марш продолжался месяц. Вряд ли кто в колоннах вспомнил за этот марш, к какому он принадлежит полу, а не то что подумал о сексе и каким способом его лучше провести.
Эту историю из серии «хоть плачь, хоть смейся» рассказал однажды в 1969 году в узком кругу мой сослуживец в день его рождения за праздничным застольем. Речь зашла о любви и сексе на войне. В 1943 году во время форсирования Днепра он был ранен в предплечье. Был он в должности командира отделения во взводе пешей разведки в звании сержанта, когда отправили его во фронтовой госпиталь. Здесь ему сделали «самолет» — приспособление, посредством которого взятый в гипс перелом кости предплечья должен находиться на уровне плеча с опорой на подреберье. Подобное сооружение затрудняло движения раненого до полного сращивания кости и снятия гипса. С таким «крылом» невозможно и мечтать о сексе, но очень уж хотелось, да и предварительная договоренность с молодой санитаркой уже была.
Встретились в бельевой каптерке за полночь, целовались, обнимались, а когда дошло до самого главного, то в ее трусиках оказалась не резинка, весьма дефицитная в войну, а обычная тесьма, завязанная прочным узлом. Партнерша сама не предпринимала действий к устранению преграды, а у него правая рука была занята удержанием возлюбленной за талию, чтобы не убежала. Вот и решил наш сержант для снятия трусов у не имевшей еще опыта молодушки вместо больной левой руки использовать одну из своих нижних конечностей. Зацепив злополучную тесьму большим пальцем правой ступни, он сделал рывок вниз, позабыв, что уже с год не стриг ногти на ногах, которые загнулись вниз, как когти у льва, и он распорол ей кожу на животе от пупка и до «хохолка». Увидев кровь, пострадавшая вскрикнула. На помощь ей явился здоровенный санитар. Увидев кровь, он избил беззащитного страдальца, который не мог ни обороняться, ни тем более нападать. О происшествии утром знал весь госпиталь. Начальник пообещал виновнику в лучшем случае штрафбат за нарушение режима и насилие. Разведчику роль штрафника показалась даже милостью, поскольку насмешки и позор он переносил с большим страданием, чем рану, и не показывался из палаты.
Через сутки в госпитале появился Член Военного совета армии, что вызвало переполоху начальства. Генерал-майор поинтересовался состоянием здоровья виновника этого происшествия и проследовал к нему в палату. Зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР и прикрепил к его байковому халату звезду Героя и орден Ленина. Жестом остановил его, готового «рявкнуть» ответное слово, и зачитал еще приказ командира полка о награждении по первичному представлению в полку медалью «За отвагу». Таков был, как
