я писал, диапазон наград за одно и то же отличие. Позднее сержант был пожалован приказом по армии и орденом Красного Знамени. Начальник и замполит госпиталя стояли по стойке «смирно». Зазноба тоже пришла поздравить, и после снятия гипса была у них бурная, счастливая ночь в той же бельевой с воспоминанием пережитых неудач и благополучным завершением той истории. Кстати, этот однополчанин и мой коллега по службе гордился не самим высшим его боевым отличием, а тем, что он один Герой на 1 миллион 200 тысяч молдаван, и хотя его фамилия заканчивалась на «ко», но мать все же была молдаванкой. Его спокойная супруга на этот рассказ реагировала с усмешкой и без ревности, а он сам, видя такое ее безразличие, в сердцах добавил, что если бы она «этим» зарабатывала себе на жизнь, то давно бы умерла от голода.
О последствиях фронтовой любви лучше всех знала младший врач полкового медпункта Людмила Ивановна Безродная. Она в меру возможностей «помогала» избавляться однополчанкам от последствий советами и прямым вмешательством. Она была на семь-восемь лет старше девчат и прекрасно владела своей профессией. Кроме того, она по интеллекту превосходила даже врачей медицинского санитарного батальона, прекрасно знала поэзию и вообще литературу, хотя это для медика было и не самым главным на фронте. На протяжении года службы в этом полку мне ни разу даже не пришлось побывать в этом учреждении, поскольку старший врач полка капитан Петр Иванович Шлома почти всегда находился в штабе, организуя эвакуацию раненых и больных с поля боя, транспортировку их до медсанбата и полевых госпиталей. Медсанроту я чаще всего мог видеть только в походной колонне, так как всегда занимался построениями полка для марша. Да и они знали меня только по должности. Связистки у меня всегда были на виду, но только по своим обязанностям. По возможности я всегда оказывал им внимание во время длительных маршей, иногда подсаживая на время на повозки, старался удобнее их разместить в землянках в ненастную погоду.
Только 20 лет спустя после Победы, когда впервые собрались однополчане 48-го полка на свою первую встречу в Краснодаре, мы с Людмилой Ивановной выяснили, что являемся земляками (она родилась в городе Черкесске, а я в одной из станиц этой автономии), и о незнании этого здорово пожалели. Потом откликнулись большинство ветеранов полка, с которыми и началась поддерживаться переписка. Они стали приезжать на встречи. Никто из нас ничего не знал о судьбе последнего начальника штаба полка капитана Сергея Макаревича. В Архиве МО мне удалось узнать о месте его рождения на Украине, и я написал туда «Красным следопытам» в местную школу. Вскоре получил два письма: одно от школьников, а второе от самого Макаревича.
Он очень обрадовался тому, что его пригласили на встречу в Краснодар родные его однополчане. Об этом я сообщил Антонине Денисовне, в доме которой и проходили наши встречи. Наша милейшая Тося впервые разразилась упреками в мой адрес, и оказалось, что я не знал о том, что у Людмилы Ивановны есть взрослая дочь от Макаревича и даже внучка, студентка ВУЗа. Я оказался в неудобном положении со своей инициативой. Написал об этом с извинениями в Кривой Рог Безродной, но она в своем письме успокоила меня такими словами из стихотворения Роберта Рождественского: «Встретились два одиночества, развели у дороги костер, но костру разгораться не хочется, вот и весь разговор…»
Их встреча через 30 лет состоялась 9 мая за праздничным столом. Она была светлой и радостной, без взаимных упреков. Она показала ему фотографию дочери и внучки, а он — своих близких в Киеве. Таких встреч в практике нашего ветеранства бывало немало.'Правда, именно по этой причине небольшая часть ветеранов не посещала наши сборы, вполне осознанно лишив себя радости общения с самыми близкими друзьями молодости и грозных дней войны в матушке-пехоте. Нет уже в живых ни ее, ни его. Ушли в мир иной все 15 жителей кубанской столицы, служившие в нашем полку. Вечная память им!
Выше я рассказал о том, что войну мне довелось завершить под Веной в непривычной для меня после окончания курсов обстановке — офицером оперативного отдела штаба 46-й армии. В полевом управлении армии оказалось гораздо больше женского пола, чем во всей дивизии. Видимо, уже за рубежом всех их перевели из разряда военнообязанных в штат вольнонаемных, благо одеваться им уже было во что. Наряды они меняли по два раза за день, макияж наводили самый яркий и безвкусный. Комплименты капитанам и майорам отпускали самые недвусмысленные, так как их бывшие покровители в более высоких чинах вдруг вспомнили, что у них есть где-то свои семьи. Теперь у всех покинутых оставался единственный аргумент: заманить в мужья трофеями. Они таинственно перечисляли, сколько увозят домой костюмов, платьев, пальто, ковров, аккордеонов, радиоприемников, часов, шуб и посуды. Но в то время и это мало прельщало молодых капитанов.
Интересно вспомнить и о том, как жила в войну Москва. Здесь тоже ощущался большой дефицит мужчин. Москвички, как я уже писал, заранее закупали билеты в театры и ожидали с ними недалеко от входа, предлагая один «лишний» билетик именно военным — предпочтительнее всего майору или капитану. Знакомились уже в зрительном зале, а еще ближе на квартирах. Для офицеров-резервистов самыми предпочтительными бывали доноры крови, которые снабжались самым калорийным пайком. За ними шли продавщицы продовольственных магазинов, повара, официантки. Кроме питания, резервисты и обогревались под бочком у своих случайных возлюбленных, так как в наших общежитиях температура в морозные дни не превышала двух-трех градусов выше нуля. Питание резервистов в тылу было примерно таким же, как и в Бухенвальде для военнопленных.
Во фронтовой полосе, когда служивому удавалось свести знакомство с молодушкой, те тоже ожидали уверений в «любви до гроба» или хотя бы уверений, что еще неженатый. Так, одна из украинок долго выпытывала этот секрету майора, который уверял ее, что он еще холостяк, и она решила поверить. Когда провела с ним бурную ночь, то сразу усомнилась, выразив это такими словами: «Ох, дядько-дядько, як вы гарно цэ дило робытэ, мабудь вы всэж-таки женати».
Напрасно держали в тайне
Ю. И. МУХИН. Этот рассказ Александра Захаровича был опубликован в газете «Дуэль» и реакция на него была неоднозначной. Фронтовик, разведчик 11-й гвардейской стрелковой дивизии, ныне писатель Н.К. Дружинин написал злое письмо, в котором, приведя примеры из своего фронтового быта, назвал Лебединцева «чавкающим быдлом», которое из-за нездорового интереса к сексу компрометирует как наше офицерство, так и женщин. Целомудренность, которой Николай Константинович Дружинин придерживался и на фронте, и в мирной жизни, вызывает уважение, но в своей оценке этой части воспоминаний Александра Захаровича он все же не прав. Одно дело иметь свою позицию, но навязывать ее другим? Кроме того, какую бы ты лично позицию ни занимал, но если ты начальник, то обязан знать все, что может помешать работе твоего коллектива либо вызвать раздоры в нем. Тогда я ответил Николаю Константиновичу примерно следующим образом.
У Лебединцева, Николай Константинович, не было таких прекрасных командиров, как у вас. Вас неделями готовили к поиску, а его, выпускника пехотного училища, еще ни разу не бывшего на фронте, в ночь прибытия послали за «языком», даже не сориентировав на местности. И мне, к примеру, очень важно, что Лебединцев, в отличие от писателей, не малюет с офицеров лубочных картинок, а описывает их такими, какими они были на самом деле. Со всеми их качествами. Вы, писатели, обманывали советский народ, а Лебединцев предупреждает. А предупрежден — значит вооружен.
Вы убеждены, что наши офицеры честны и доблестны, что жизнь положат за Родину, а о том, что у многих офицеров в голове только бабы и бабки, шептали между собой так, чтобы народ не слышал. В результате через 40 лет в армии первых выдавили вторые и на Всеармейском совещании в январе 1992 года несколько честных майоров не смогли призвать к исполнению присяги толпу трусливых и подлых погононосителей.
Вы, писатели, требовали от «чавкающего» быдла высокой нравственности, а какие жизненные вопросы этого быдла вы решили своими требованиями? Вот вы абсолютно справедливо пишете, что война велась за будущее наших детей. Каких? На фронте гибли в основном молодые мужчины, и миллионы молодых женщин остались не только без пары, но и без детей. Вас, писателей, это когда-нибудь трогало? Так, повторю, за каких детей гибли солдаты — за тех, которые не могли родиться из-за отсутствия у женщины пары? Среди моих сверстников уже не было военных сирот, но было много (я помню троих) таких,
