москвичей, — что вчера Снегур заявил…, - журналист чуток замялся и тут же ошарашил: — …Что Молдова находится с Россией в состоянии войны?..
— ???!!!.. — тишина и буря эмоций на лицах казаков…
— Да-да, это не шутка. Правда, Ельцин отмахнулся от этого сообщения, сказав о Снегуре что-то, как о придурке…, у которого от эйфории с головой стало не в порядке… 20 июня, когда победа казалась такой близкой, и ему уже мерещился наполеоновский лавровый венец на голове, Снегур и поспешил заявить на весь мир, что Молдова находится в состоянии войны с Россией… Впрочем, подождите, где-то тут у меня записано… — журналист полистал свой блокнот, — А, вот, нашёл… И ещё он сказал: «Приднестровье — зона Республики Молдова, оккупированная 14-й армией России», «Россия развязала необъявленную войну с Молдовой», «… предпринятым… наступлением со стороны 14-й армии, практически захватившей молдовский город Бендер (Тигина), произошло открытое вмешательство во внутренние дела республики»…, при этом он ещё заявил: «Лично я не из трусливых и головы не склоню!..»
Взрыв смеха за столом был ответом на услышанное сообщение.
— Ну что можно ответить на это? Только русской пословицей: «Вор всегда громче всех кричит: «Держи вора!..», — сквозь смех сказал кто-то.
Новые вопросы журналистов вернули казаков к теме разговора, отодвинув в сторону смех и солёные шуточки в адрес Снегура.
— … Я живу в Бендерах. А в этот день, в пятницу 19-го, был по делам в Тирасполе, — придвинувшись грудью вплотную к столу, и переведя взгляд на собкора из Питера, будто обращаясь к нему одному, начал свой рассказ сидевший рядом с Павлом казак, — К вечеру торопился домой — жене и дочке обещал, что с ними пойду на концерт. Но дела задержали — опоздал. На часах было начало восьмого, когда вернулся в Бендеры. Не успел выйти из автобуса, слышу — стрельба. Отдалённая такая, вроде бы как с окраины города. Зашёл еще в магазин продуктов купить, там слышу — стрельба всё усиливается и, кажется, приближается, причём очень быстро. Выскочил из магазина, вижу: по улице люди бегут, кто куда… У всех лица искажены страхом, сильным волнением. Кричали, что на улицах везде стреляют, даже у исполкома. По дворам я рванул домой, беспокоясь за семью — где они? Стрельба нарастала, на улицах стало больше бегущих. Причём бежали они, я видел, так, что мне стало ясно: пули свистят где-то около них, над головами. И я под огонь попал. Хоть и без оружия, но ведь был в этой же форме, — он ткнул расцарапанной рукой в своё пожелтевшее «ХэБэ», — пятый день уж её не снимаю… Бежал по тротуару, прижимаясь к дому, и тут длинная очередь рядом со мной по стене, как вдогонку, да по окнам первого этажа прошла. Было даже не понятно, откуда стреляют. Очереди были слышны повсюду. Люди пытались укрыться от огня за углами домов, в подъездах, во дворах… Но даже и там их достигали пули. На улицах было много нарядных мальчишек и девчонок — в школах ведь должны были состояться выпускные вечера. Страшно и больно было видеть, как одна из выпускниц, собравшаяся на свой первый в жизни взрослый бал, запуталась в длинном подоле вечернего платья, наступив, порвала его, упала, потеряла туфельки… И тут, свернув за угол, на асфальте у газона я увидел девчушку, лежащую лицом вниз. Меня как резануло — белоснежное бальное платье, и на спине большое красное пятно! Чуть дальше ещё кто-то лежал на тротуаре, раскинув руки… Фашисты это, а не люди! Каких же варваров и извергов взрастил этот «ОПОНен-фюрер» Гомурарь?… Если для этих нелюдей платья девчат, слепящие своей белизной и мечущиеся на фоне благоухающей зелени города, стали, как для бесноватого охотника, лёгкой и удобной мишенью!.. Зверюги это!.. — переведя дух, продолжил: — Тут навстречу мне попалась большая группа бегущих людей. Судя по корзинам, стало ясно, что они с огородов. Обстрел усилился. Где-то рядом грохнуло несколько взрывов. Люди, в основном пожилые, были очень напуганы, устав бежать, присели, прижавшись к стене. Я крикнул, чтоб бежали за мной в подъезд — всё-таки там безопаснее. Старички и рассказали, что по железной дороге подошёл и встал недалеко от крепости дизель-поезд, из него, битком забитого, стали выскакивать вооруженные люди с белыми повязками на рукавах, с ходу открыв плотный огонь. Причем, по ним-то никто не стрелял… Одна их группа побежала к мосту через Днестр, другие бросились в сторону вокзала. Забежавший в подъезд мужчина с девочкой сказал, что пока они лежали под огнём, то видел, как со стороны Варницы в направлении памятника Русской славы прошло не меньше десятка «КАМАЗ» ов с вооруженными волонтёрами и порядка двадцати единиц бронетехники с солдатами. Тут в подъезд заскочил молодой парень, сказал, что нужно срочно сообщить в горисполком о развёрнутых у железной дороги артиллерийских батареях. Мы с ним опросили всех: кто, что и где видел… Собрав сведения, позвонили от моих соседей, вначале говорил я, потом тот парень — он оказался из дружины завода «Прибор», — сказал, что видел 12 пушек и 6 миномётов, на двух «КАМАЗ» ах заметил установки ракет «Алазань»… От души матерясь, особо отметил, что никакой суеты или нервозности у тех вояк он не заметил. Наоборот — какая-то самоуверенность, легковесность ко всему происходящему, смешки, шутки…, будто на прогулку вышли. Не знаю, как в других домах и подъездах, а в нашем укрылись многие. Вначале эти, потом ещё забегали!.. Время шло, а стрельба не только не стихала, а наоборот, становилась всё сильнее. Автоматные и пулемётные очереди перемежались взрывами мин и снарядов. В подъезде зазвенели стекла. На лестничных площадках, в квартирах стало небезопасно, пули и туда залетали. В стекла окон стали биться птицы, ища у людей защиты и спасения. Огонь был очень плотный. Разрывы мин и снарядов ухали где-то рядом, поражая и пугая своей мощью. Люди без всякого стеснения стали всё теснее прижиматься к полу. Приблизиться к окну никому и в голову не приходило. Грохот взрывов, непрестанный стрекот очередей, всполохи пожаров за окнами, гарь, чад в воздухе… Людей охватил ужас, животный страх и оцепенение. Дети, некоторые женщины плачут. Слышу, как две-три женщины в пол голоса, чуть ли не шепотом, молятся: «Господи, спаси, сохрани нас и наших детей… Боже, хоть ты не оставляй нас, если весь мир против нас…и Россия не спешит к нам на помощь…» Я пробежал по этажам подъезда, собрал людей, потом своим ключом открыл дверь в подвал, где у нас кладовочки. Соседи тоже спустились вниз.
— А где…, - будто запнувшись и заметно волнуясь, спросил журналист, — … Как семья-то?..
— Нормально. Они сейчас здесь в Тирасполе, у бабушки. А тогда… жена босяком прибежала, дочка плачет. Сильно напугана была и… сумочку потеряла, — улыбнувшись, ответил он, — Они на концерт ансамбля «Червона калына» пошли. Жена мне рассказала потом, что как только начался концерт, где-то раздались автоматные очереди. Поначалу этому не придали значения, да и привыкли уже к время от времени возникавшим перестрелкам… Концерт набирал свои обороты и те далекие выстрелы уже ни артистам, ни зрителям не мешали — они все были во власти музыки. И тут вдруг рядом с эстрадой с треском разрывается мина — на самой высокой ноте песня обрывается… Меня ждали, поэтому буквально за миг до этого, жена посмотрела на часы. Было двадцать минут восьмого… Пока они к дому бежали, тоже всякого насмотрелись, такой ужас пережили…, - казак бережно вынул из пачки сигарету и, не спеша разминая её пальцами, ненадолго замолчал. Взгляд его остановился в какой-то точке, будто он вновь что-то переживая, вспомнил, — Мне уж потом жена об этом рассказала — через два дня… А тогда… Стрельба откатилась куда-то в сторону, уже смеркалось, и когда людей увели в укрытие — подвал, то решили с тем парнем пробираться к казармам гвардии за оружием. По последнему соглашению о разъединении сторон все автоматы, сданные казаками и ополчением, хранились там. Двигались с ним по дворам перебежками. А потом залегли. Поняли, что к казармам не пробиться — там шел сильный бой. Да и «румыны» были повсюду. По улицам шла их техника. Сновали БэТэРы и эМТэЛБэшки, поливая всё вокруг пулеметным огнем. Стреляли не столько по людям, изредка перебегавшим опустевшие улицы, сколько по домам и окнам. Помню, как недалеко он нас проехали два «КАМАЗ» а, в кузове была пехота, у всех солдат на касках белые полосы. Ехали они с хорошим настроением, смеялись, иногда постреливая по сторонам. Будто на карнавал прибыли, сволочи! Когда лежали там, я ещё про себя отметил, что только днём Бендеры был цветущим городом, а сейчас его улицы являют собой страшное зрелище. Много полуразрушенных домов, везде изувеченные деревья, оборванные провода, сожженные автомашины, изуродованные газоны, клумбы и исковерканный гусеницами танков асфальт улиц и тротуаров. И трупы людей, валяющиеся на улицах, во дворах… В городе пожары. Витрины разворочены, видимо, в магазинах побывали уже «господа-домнулы» кишинёвской «грабь-армии»… Мы решили идти к химбату, что напротив в крепости. По пути к нам присоединились ещё два наших бендерских казака. Они тоже не смогли пройти ни к казармам, ни к рабочему комитету. Сказали, что гвардия, ТСО, горотдел милиции ведут бои в окружении. Недалеко от химбатальона мы встретили большую группу милиционеров и казаков. Только у некоторых были автоматы. Они бежали к крепости, сказали, что идти в химбат бесполезно — у них, мол, давно всё вооружение изъяли и отправили в крепость,
