— Я хочу все выяснить немедленно, сейчас, здесь!
— Не с кем выяснять. У меня глаза закрываются…
— Знаешь что? Я убежден, что ты не тупица, но если…
— Я очень тронут, но мне это безразлично.
— Ты совсем не тупица, но твоя голова забита глупостями.
— Голова хороша, но содержимое попорчено. Что поделаешь, бывает. Но я умираю, так хочу спать. Ты мне разрешишь пройти?
— И эту глупость надо непременно выбросить из головы!
— Хорошо. Но оставим это на другой раз. Я не спал.
— Думаешь, я спал?
— Тем более мы должны отложить этот разговор. Думаю, что это будет тяжелый разговор. Оставь его на потом, когда мы оба будем в лучшей форме.
— Не смей мне дерзить!
— Но разве ты не видишь, что я еле держусь на ногах?!
— Где ты был?
Он был очень категоричным и, несомненно, мог перейти к более жестким мерам.
— Где ты был? — повторил он, направляясь ко мне.
— У женщин!
— У… Где?
— Ты же хотел знать.
— У женщин?
— Ну и что здесь такого?
Рано или поздно все равно это должно было случиться. Ты прекрасно знаешь, что я не глуп. Если бы я был тупицей, то я провел бы ночь на кладбище, читая надписи на могилах при свете спичек. Но так как я не дурак, то пошел по женщинам.
— Кто они?
— Думаешь, я знаю? Понятия не имею. Но все было вполне пристойно. Я падаю от усталости.
— У женщин… Даже если так… Я все-таки должен знать…
— Не слишком ли много ты от меня требуешь? Мне уже семнадцать лет исполнилось, хочу быть самостоятельным. К тому же это нетактичный вопрос!
— Есть разные женщины. Какая-нибудь может окрутить тебя на всю жизнь, если вовремя не принять меры. Заведующий здравотделом представил доклад: снова появились — после стольких лет! — случаи сифилиса.
— Может, мне повезло.
— Человек сам творец своего счастья.
Койка, подушка, голова, напоминающая шар кегельбана.
— Я чувствовал себя уничтоженным. Ты нет?
— Нет.
Странные и неизведанные пути, по которым мы идем, с которых порой сбиваемся. Даже я, который уже знал женщин и у которого было более или менее сложное детство, входил в армейскую жизнь без осложнений с этой точки зрения.
Койка, подушка, маленькая, сплюснутая голова-тыква.
— Мне казалось, что я растворился в этой массе цвета хаки, что от меня ничего не осталось. А тебе не казалось?
— Нет.
Рядовой Стан Д. Стан. Артиллерист, первый номер, третья гаубица. Второй стрелок, когда отделение действует на занятиях как мотострелковое.
Кровать, подушка, и на ней — речкой обкатанный сине-серый валун.
— Я думал обрести свое «я» во время перерыва, но и это было невозможно. Как бы я ни старался, я оставался все тем же номером: стрелком — вторым, артиллеристом — первым, то есть какая-то обезличенность в сапогах. А ты?
— Я наоборот…
Рядовой Стан Д. Стан. Он переживал свой переломный момент, не такой, как у меня, но тоже переломный. С той только разницей, что он преодолел его полностью и находился, похоже, в стадии выздоровления.
Койка, подушка, голова-тыква. Мне почему-то подумалось: окажись мы в море на корабле и накренись корабль на борт, все эти шары, тыквы, валуны, правда, не совсем совершенные в своей округлости, взгромоздились бы один на другой. Ударяясь друг о друга, они перекатывались бы как на бильярдном столе. Вот потеха! А после того как перемешаются, как ты их различишь? Все одинаковые, бери любую наугад — голова как голова, голова солдата.
Койка, подушка, бритая голова. Если все равно надо носить короткие волосы, почему не использовать эту возможность? Что-то вроде эпидемии охватило всех менее чем за сутки. Я единственный не имел желания быть первым.
Пышные волосы, темно-каштановые, слегка волнистые, с прядью, спадающей на лоб, с безукоризненным пробором: ученик Мэргэритеску, самая красивая шевелюра в лицее, предмет его гордости, которому он уделял все свое время.
Урок классного руководителя. Учащийся Мэргэритеску извиняется, что у него не хватило времени подготовиться к занятиям.
— Ну хорошо, дорогой, давай посмотрим, что ты знаешь из пройденного ранее.
Прошлись по всему материалу, но Мэргэритеску на самом деле ничего не знал.
— Выходит, дорогой, у тебя болезнь не сегодняшняя, а застарелая. Видно, тебе не до уроков. Постой, разве не так? Слишком много вертишься у зеркала, чтобы уложить свои космы и полюбоваться ими. А в оставшееся время прогуливаешь свою голову, чтобы ею повосхищались девочки.
И угадал, черт побери. У парня как раз была безответная любовь.
— Но будь спокоен, дружок, найдем мы лекарство и от этой болезни.
Он роется в карманах, затем достает пятилевовую бумажку и посылает Мэргэритеску в парикмахерскую.
— Под нулевку, дорогой, наголо!
Мы не ожидали, что Мэргэритеску безропотно подчинится. Но он автоматически взял деньги и вышел из класса словно загипнотизированный.
Когда он вернулся, его нельзя было узнать.
Меня совершенно не интересовал этот Мэргэритеску, слишком убежденный в своем очаровании, но сейчас он в самом деле был смешон. Налицо был факт злоупотребления властью со стороны учителя, и Горбатый предложил в знак протеста всем постричься наголо. Я был первый, кто его поддержал. Тогда мы были уверены: никто не имеет права заставить нас постричься под машинку, да еще наголо! Не знаю, от кого исходила инициатива, но я без всякого энтузиазма побрел в умывальную комнату бриться наголо в один из воскресных дней, когда у нас было личное время.
Мы становились похожими друг на друга. Каждый самостоятельно брил свою голову перед зеркалом. Во всяком случае, мы были убеждены, что тем самым добьемся от наших волос необыкновенной густоты.
Стан Д. Стан: голова как голова. Возможно, что он никогда раньше не чувствовал себя таким безликим. Пилотки не держались на наших головах. Сползали то на одно, то на другое ухо. А каски? Что и говорить!
— Шагом марш!
Стучали ступнями так, что они, казалось, обрывались. Нога вытянута, колено онемело, «шлеп-шлеп, шлеп-шлеп». Стальные каски, раскаленные на солнце, подпрыгивали на наших бритых головах: «дзинь- дзинь».
— Бегом — марш!
