завалинку, смотрели в окна и видели, как доктор сделал укол старушке прямо в сердце. С тех пор прошло два года. Время от времени старушка приходит в больницу, где вахтер уже съел пять-шесть петухов, которых старушка приносила как гостинец доктору.
А в следующую среду возле кабинета доктора выстроились около двадцати крестьян, и еще пять человек были в самом кабинете. Они входили группами, с родителями, братьями и знакомыми. Человека в белом халате вдруг резко кольнуло чуть ниже левого соска, и он почувствовал необъяснимый страх.
— Только тогда я узнал, что такое страх на самом деле, — рассказывал доктор. — Нелегко смотреть смерти в глаза. Какую-то минуту я думал, что делать. Решил уже было покориться судьбе. Был инфаркт, я хорошо это знал, но что будет с этими людьми? Как позволить им видеть немощь врача перед лицом смерти? Ты не можешь вот так умереть на глазах такого количества людей, ты, который вселил в них столько надежды. Я попросил большую дозу ксилина и, так как у ассистентки дрожали руки, сам сделал укол в ту часть груди, где полоснула боль. Меня проводили к машине. За руль сел заведующий больничным пунктом и повез меня по дальней, но с лучшим покрытием дороге. Мы успели в реанимацию.
Люди из того села все еще убеждены, что доктор сам себе сделал укол прямо в сердце и так приехал в больницу со шприцем в груди.
Во всяком случае, кое-кого из них можно видеть ежедневно по ту сторону больничного забора, карабкающихся на него из любопытства.
Во время обеда эти люди усаживаются на траву, развязывают узелки, чистят яйца и едят их с пучками зеленого лука, макая его в соль.
— Пришел пьяный кукольник.
— Ты что такое говоришь? — Она кладет мне руку на голову. — У тебя нет температуры?
— Пришел пьяный кукольник. Я знаю, что говорю, не думай, что брежу.
Она озабоченная поднимается со стула, не зная, что и думать, и тем более, что делать.
— Ты этого не ожидала, не так ли?
— Конечно же нет! Как ты меня напугал!
— Не бойся. Это кое-что из более ранних воспоминаний моего детства. Воспоминаний о событиях, которые были раньше.
— Раньше чего?
— Раньше потопа.
— Нравится тебе подшучивать, почему тебе это так нравится?
— А кому не нравится? Было бы над кем.
— Это чепуха…
— Может быть… Мода… Монеско, Беккет… Однако кукольный мастер напился по-настоящему.
— Тебя надо записать на магнитофонную пленку. Разыгрываешь спектакли сам с собой и со мной…
— На этот раз речь идет об игре, наоборот, кукольника… Знаешь, в моем белом, как будто из мела, городе детства на площади за вокзалом было что-то вроде будки, в которой стоят солдаты-часовые, но только похуже. На ней была вывеска «Театр кукол и марионеток». Для того чтобы начать спектакль, старику достаточно было снять ставень. Кто хочет — останавливается, кто не хочет — проходит мимо. Маленькая копилка в виде черепахи была в распоряжении тех, кто хотел внести свой вклад добровольно, без принуждения, на содержание этого культурного учреждения. Старик кукольник, инвалид-кавалерист, покалеченный на войне, ежегодно продлевал разрешение на содержание этого кукольного театра, скорее, для того, чтобы не сидеть без дела, чем получить дополнительную прибавку к пенсии. Играли постоянно одну и ту же вещь, которую все знали наизусть. Пьеса была о солдате-победителе, который был на фронте. Его ищет женщина, мать или невеста, трудно было разобрать. Ищет его на поле битвы. В конце концов находит. Они обнимают друг друга, целуются, и все хорошо кончается. И так до следующего представления, когда все начиналось сначала.
Но однажды кукольник пришел пьяный и перепутал роли. Та женщина или девушка стреляла из винтовки, рубила саблей захватчиков и по-солдатски бранилась, а солдат хныкал и трясся от страха. Понимаешь?
— К чему это ты клонишь?
— Но ведь ясно же, что кто-то поменял их ролями. Так и у тебя. Все, что ты обо мне думаешь, — творение твоей красивой и романтичной головки в одну из бессонных ночей. То прибавишь, то убавишь, то подправишь здесь, там, по чувствительным точкам…
— Я сейчас же позову дежурного врача, чтобы он дал тебе болеутоляющее.
— Ну а почему бы и нет?! Еще вчера мне было запрещено говорить. Сейчас запрет снят, но говорю я глупости… Ничего нет проще: позови доктора — пусть отнимет у меня голос.
— Какая мешанина, должно быть, в твоей голове…
— Идет вот так по жизни девушка, немного разочарованная, одна, которая, между прочим, не смогла стать студенткой. И когда она встречается с солдатом, у которого удалено несколько ребер и, кроме того, потеряна память, то она, так как у нее достаточно воображения, берется сделать из него героя, сотворить для него биографию. Очень мило с ее стороны.
— Ну а что кукольник, при чем здесь он?
— Я сначала думал, что ты не существуешь на самом деле, наяву, что я тебя сотворил из своих туманных воспоминаний, из моих смутных желаний, неясных страхов.
— И это все?
— Все. Мы существуем в действительности. Все остальное мы воссоздали из наших грез и снов. И да ну с ним, с кукольником, не будем думать о нем!
— Прошу тебя, попытайся вспомнить и рассказать, как все произошло.
— Было много воды и большой пожар… Вначале должен быть огонь, не так ли? Это логично, вначале огонь, затем вода, которая тушит его…
Большая вода и большой пожар без всякой связи между ними. Солдат, что правда, то правда, проходит и огонь и воду. Солдаты как солдаты. Это их долг — защищать свободу и жизнь граждан.
Гырла [27]. Рыбацкое село в рукаве реки, в которую впадает речка, не имеющая даже другого названия. Просто речка. Село же получило свое название от речки, которой почему-то не дали названия ни местные жители, ни авторы учебников по географии. Когда мы приехали в село во время наводнения, трудно было сказать, Гырла впадает в Дунай или Дунай в Гырлу. А между ними есть полоска почти спокойной воды, как в лагуне. Эта вода постоянно росла, опрокидывая заборы, стены домов.
Сильный мотор на старой лодке. Привязываю ее к одному из столбов у дома, как привязывают лошадей к коновязи, рядом с черной пустой рыбацкой лодкой.
В доме вода. Посреди кровати среди грязного тряпья — маленький мальчик. Глаза большие, но в них ни испуга, ни удивления, ни вопроса, ни покорности судьбе. Женщина в желтой блузке ступает прямо по воде, которая ей доходит до середины икр. Мечется от одной стены к другой, как будто ищет что-то и не знает, где найти. Может, у нее есть какие-то сбережения и она никак не вспомнит, куда их спрятала? Или просто-напросто потеряла рассудок — все возможно при таких обстоятельствах. В любом случае у меня нет времени вести с ней долгие переговоры. Мое дело — немедленно эвакуировать жителей.
— Через минуту-другую может быть поздно… Если не хотите по доброй воле…
— Послушай, парень, ты думаешь, я сумасшедшая? Моя лодка у дверей. Видел ее? Я сама знаю, когда наступит этот момент.
— Все дети уже на корабле. Если мы не успеем вовремя, корабль поднимет якорь. А если вы упустите эту возможность, ваш сын пробудет много часов или даже дней на дамбе.
У женщины обнажены икры ног и колени… На желтой блузке недостает пуговицы.
— Да вы не беспокойтесь, там, куда мы его отправим, о нем позаботятся.
— Ну да… Можно подумать, что вы дадите ему пососать грудь или подотрете где полагается…
— Мы только эвакуируем. Остальное сделают нянечки, воспитательницы, медсестры, врачи…
Женщина в желтой блузке перестает метаться по комнате. Немного подумав, внезапно решается:
