заворачивает ребенка в длинное узкое полотенце, что-то набрасывает ему на голову и поднимает за подмышки:
— Иди с дядей, будь умницей.
Ноги ребенка, безжизненные и растопыренные, болтаются как-то странно, как у кукол с гипсовым туловищем и тряпичными конечностями. Я беру ребенка из рук матери, он даже не сопротивляется.
— Он никого не боится. Больше привык по больницам, чем дома, со мной. Он, маленький мой, ко всему приучен. Да, вот еще что, когда будете сдавать его на корабль, скажите, что он от пояса и ниже не чувствует… от рождения…
Мальчик двумя руками обнимает меня за шею, ни капельки не смущаясь. Но я чувствую, как у моей груди часто-часто начинает колотиться сердце мальчика, как сердце птенца овсянки.
— Ты пойдешь со мной и будешь умницей, а мама потом тебя найдет.
Женщина в желтой блузке с оторванной пуговицей коротко целует мальчика и идет своей дорогой по воде, что следует понимать так — за ребенка она спокойна.
Я устраиваю его в лодке и завожу мотор. Болят глаза от постоянного напряжения, поиска максимально короткого и безопасного пути — поминутно мы рискуем столкнуться со смытыми с корнями деревьями и множеством других предметов, унесенных из огородов и плывущих в сторону моря. Вокруг тишина, и только слышен ровный шум мотора лодки. Груз для лодчонки тяжеловат, и она идет задрав нос, подпрыгивая на воде. На небе под луной проплывают лохматые тучи, образуя на воде фантастическую пляску света и теней.
Мальчик спокойно держится за край лодки. Он ни о чем не догадывается, но я-то знаю: заблудились, проскочили водный коридор, это ясно. Ничего не остается делать, как только брать курс на дамбу, где собрались люди из села Гырла со скотом и всем своим нехитрым скарбом. Болят глаза от напряжения. Думаю о том корабле с детьми, который вот-вот должен отплыть…
Короткий удар по дну лодки. Едва успеваю прыгнуть, чтобы подхватить мальчишку на руки, как оказываюсь по грудь в воде. Доски моей утлой лодки разлетаются, как черепки разбитого кувшина. Но под ногами земля, и это хорошо. Никто из нас не ушибся, не пострадал. Ребенок не плачет, даже не хнычет, выглядит совсем спокойным, а это еще лучше.
Усаживаю его себе на шею и направляюсь туда, где люди, огни и остатки домов. Спотыкаюсь на каждом шагу и обо что-то ударяюсь. Только сейчас замечаю, что мы идем через сельское кладбище. Предметом, на который наткнулась наша лодка, был большой деревянный крест с верхушкой, скрытой под водой.
Мертвые. Заново погребенные. Как будто недостаточно было тех тонн земли, набросанных на них. Но мертвые мертвыми, а живые живыми. Крепко держу над головой мальчишку. Вода когда по пояс, а когда и по шею. На дамбе люди сидят у костров, обсыхают, согреваются и молчат, а может, и плачут про себя, кто знает — ночью не видно.
Мокрые и холодные ножки мальчика болтаются у меня на груди, но я чувствую пульс и тепло детского тела — живой, как все живые. Надо скорее выйти на сушу, передать его людям.
Но вдруг грунт под ногами становится мягким. И чем больше усилий я делаю, чтобы вытащить ноги, тем глубже погружаюсь в воду — до подбородка, до рта, уже до лба, наконец, накрывает с головой. Поднимаю руки, чтобы спасти ребенка. Он тоже бьет руками по воде, как птица, попавшая в капкан, и бросается в воду. Я напрасно ищу его руками, пальцы скользят по воде, но не могут его нащупать. Ноги увязли в грунте до икр, и меня тянет на дно, все глубже и глубже, надо мной клокочет вода. Если глотну, я пропал. Главное — не захлебнуться, держаться, пока можно! Нога увязли — значит, спасение только в руках. Надо что-то делать. Где-то рядом колотит по воде руками мальчик. Что с ним станет без меня? Делаю сильный взмах руками, и вот я на поверхности. Глаза круглые от натуги, делаю вдох, так как первое, о чем я подумал, — успеть вдохнуть воздух, чтобы не потерять сознание. А где же мальчик? Вот он, держится руками за крест, а неуправляемые, слабые его ножки тянет в сторону течением.
Я подплываю, нащупываю ногами твердую почву. Подталкиваю ребенка и сажаю его верхом на крест. На этот раз ребенок испуган и показывает на воду, на то место, которое чуть не стало моей могилой:
— Дядя Тимотей…
— Что с ним?
— Дядя Тимотей…
Я узнаю от моего спутника, что здесь свежая могила. Только вчера здесь похоронили человека по имени Тимотей, который однажды уже хотел причинить мальчику зло и, возможно, не отказался бы от своего намерения и сейчас — из-под земли, из-под воды.
Этот Тимотей, как я понял, был из этого же рыбацкого села. Он работал на камышитовом предприятии в дельте Дуная, откуда приезжал время от времени с полными карманами денег к матери мальчика. И вот однажды, не спрашивая мнения мальчика на этот счет, они решили стать мужем и женой. Все у них шло хорошо, пока не натолкнулись на одну трудность. Этой трудностью был тот самый мальчик. Тимотей настаивал, чтобы маленького калеку отдали в детдом, пусть государство о нем заботится, а у них родятся другие дети, красивые и здоровые.
— Я немного выпил, но знаю, что говорю.
— Выпил, и многовато выпил, так что не думаешь, что мелешь!
— Так будет лучше и для него, и для тебя, и для меня, и для наших будущих детей, для всех будет лучше!
— Будет лучше к этому не возвращаться, об этом не может быть и речи!
Дядя Тимотей не обозлился и даже не рассердился. Он некоторое время был в недоумении, хлопал ресницами. Затем пробормотал что-то вроде «м-да», опрокинул стакан, разлив его содержимое, достал из своей сумки бутылку зеленовато-голубого медицинского спирта с красным крестом на этикетке, вытащил зубами пробку и — «буль-буль» — осушил бутылку до дна. Потом сидел неподвижно некоторое время, лишь часто мигая. Наконец поднялся со стула. Он совсем не качался.
— Ты должна сделать выбор: или он, или я!
— Мне нечего выбирать, я не оставлю ребенка.
— Как хочешь. Но смотри, меня ты больше не увидишь.
— Как знаешь, по-другому не могу, я мать.
И нашли его на ветке ивы с петлей на шее.
Эх, Тимотей, не сердись, что я заглянул на минутку к той женщине в желтой блузке с оторванной пуговицей, у которой красивые ноги и круглые колени. Так уж получилось. Нехорошо из-за этого сердиться. Лучше помоги нам. Знаешь, что мы сделаем? Я одолжу у тебя крест, потому что он большой и сделан из легкого дерева. К тому же он единственный здесь, на кладбище, еще не укрепился в земле. Тебе он сейчас не нужен, по крайней мере, пока не сойдет вода, ты ведь не проснешься после выпитого медицинского спирта.
Я пересаживаю ребенка на другой торчащий из вода крест, пока вытаскиваю из земли крест Тимотея.
— А сейчас мы знаешь что сделаем? Так как я подвернул ногу и не могу идти, я посажу тебя на этот крест, как на плот, а сам буду плыть и его подталкивать. Хочешь?
— Почему бы и не хотеть?
Я укладываю его лицом вверх и привязываю к кресту полотенцем и своим ремнем.
— Послушай, что я тебе скажу. Ты мальчик большой. Будь внимателен в таком положении, с тобой ничего не может случиться, если даже ты будешь плыть целый день. Этот плот не тонет и не переворачивается. Только ты не падай в обморок от страха.
— Я не упаду в обморок от страха.
— И может случиться так, что в какой-то момент я уже не смогу держаться на воде, ты наберись храбрости, в конце концов тебя все равно кто-нибудь подберет. Договорились?
— Договорились.
Снимаю гимнастерку и рубаху, брюки снять не могу — болит нога, которую я вывихнул или растянул. Упершись плечом в крест, я толкаю его так почти всю ночь по направлению к дамбе, где находятся люди.
Когда нас вытаскивают, я настолько оцепенел от холода, что лишь лязгаю зубами и не могу сказать
