рассказывал ей, как выглядит дом, в котором он живет, так что дом не показался ей чужим. Она знала, что над дверью, на крашеном голубом косяке, лежит ключ от его комнаты, что окно его справа от входа. Дом принадлежал старушке, которая в одиночестве доживала свой век. Правда, почти ежедневно ее навещала одна из невесток.
В комнате все было так, как описывал Пауль: земляной пол, у стены кровать с соломенным матрацем, под матрацем — много сухой полыни. Еще там была большая печка в углу, топившаяся из коридора соломой, ведро с водой. В простенках на гвоздях была развешана его одежда.
Сабина остановилась на пороге. Ее охватило уныние. Одиночество и тоска, с которыми ей еще придется столкнуться, подступали со всех сторон. Не сразу она различила упругий металлический звук — капли воды падали с потолка в подставленный медный таз. Сабина оставила чемодан у двери. Уехать! Обратно! Но она решила подождать возвращения Пауля со службы. Сбросила перепачканные грязью туфли, осторожно, на цыпочках добралась до кровати, свернулась калачиком под шинелью и, не отрывая глаз от окна, стала ждать.
Вечером, когда она увидела входящего в ворота Пауля, промокшего, в грязных сапогах, у нее не хватило сил даже подняться. Словно завороженная, Сабина смотрела на дверь. Она услышала, как Пауль, топая на крыльце, сбивает с сапог грязь, снимает в сенях дождевик, потом увидела его самого. Пауль застыл в дверях, с недоумением глядя на чемодан и туфли. Но вот в следующее мгновение он увидел ее, съежившуюся, угрюмую, дрожащую от холода. У него вырвался какой-то гортанный возглас, похожий на крик журавля, нашедшего свою стаю после бури.
— Сабина! — Он бросился к ней, встал на колени возле кровати, отыскал ее руки, долго целовал их, потом, как ребенок, уткнулся в ее колени.
Она растерялась от этой его неподдельной радости. Сабина никогда и не думала, что может так много значить для другого человека. Ее сдержанная и строгая любовь озарилась в ту минуту бесконечной нежностью, которая потом помогала ей жить все эти восемнадцать лет…
Когда они пришли в себя, все так же звенели капли, падая в таз, барабанил в окно дождь, подхватываемый порывами ветра. Вместе с сумерками в комнату проникли холод и сырость, Пауль уложил ее, накрыл шинелью, зажег керосиновую лампу. Потом завесил окно плащ-палаткой, и они вдруг оказались отгороженными от всего остального огромного мира.
Пауль питался в столовой, поэтому в доме нашелся лишь кусок черного хлеба со шпиком, хотя для того времени, когда еще не были отменены карточки, это было не так уж плохо. Пока Сабина жевала хлеб, он принес чай, который вскипятил на плите у хозяйки. Ну а сахара у него оказалось достаточно.
— Вот такие дела, — смущенно пожал он плечами, обводя взглядом комнату. — Конечно, ты должна хорошенько подумать и тогда уже решить.
Она молчала. Сердце его сжалось. Мысли у нее в голове закружились, как водоворот, она еще долго потом не могла себе многого объяснить.
— Пауль, — спросила она, — тебе нравится здесь? Я имею в виду то, чем ты занимаешься?
— Это моя жизнь, — отозвался он, снова охваченный детской радостью.
Она ничего не сказала, только прижалась к нему. Сабина сердцем поняла: ему будет хорошо только здесь и только с ней. Она не стала спрашивать, как они будут здесь жить. Она любила его. Конечно, она могла тогда ошибиться и потом пенять на судьбу. Но судьба как будто устранилась, предоставив ей полную свободу выбора. И Сабина выбрала, приняла не только те непростые для нее условия, но и нечто большее — жизнь рядом с ним.
О, как трудно было вначале! Уже через неделю ей пришлось узнать, что такое тревога. Связной постучал в окно, тогда ведь не было электрического звонка, как теперь, и Пауль поспешно ушел. В темноте только и слышен был топот ног по улице. Целых три дня она ждала, не зная, где он и что с ним. Нетронутая еда стыла на примусе. А она все стояла на пороге, глядя в сторону леса.
С потолка больше не капало. Пауль купил жести и укрепил камышовую крышу. Но пришла осень, и стало холодно. Пока Сабина готовила, в комнате было тепло, но не будешь же ночью держать примус зажженным. Ложилась в постель одетой, прислушиваясь, чтобы не пропустить его шаги. Когда Пауль вернулся, он застал ее на пороге съежившейся от холода, измученной ожиданием.
— Так мы и будем жить? — со вздохом спросила она.
— Может быть еще труднее, — задумчиво ответил он. Обстановка в те годы была сложной. Как будто отогнав мрачные мысли, он вдруг радостно улыбнулся, нежно поцеловал ее, бормоча: — Разве это имеет значение, мы же любим друг друга!
И все же они тогда много думали о будущем, строили планы. Решили, что Сабина заочно закончит институт, и не для того, чтобы спасаться от тоски и скуки, — в выбранной специальности она видела смысл своей жизни, от своего дела она тоже не могла отказаться.
Первую зиму она провела за книгами, занимаясь и ожидая Пауля до позднего вечера. Им удалось раздобыть достаточно соломы для обогрева. Утром и вечером Пауль набивал ею печку. Печка быстро нагревалась, но так же быстро и отдавала тепло. Поэтому в комнате почти все время было холодно, окна промерзали.
Пришла весна. Сабина напрасно сидела над книгами — все равно ничего не понимала из прочитанного. Она томилась и чахла, потеряв всякий интерес и к учебе, и к хозяйству, и к чему бы то ни было.
— Поезжай в город, — уговаривал ее Пауль. — Проветрись! Садись в поезд и поезжай прямо в Бухарест.
Столица показалась ей чужой. Майские, залитые солнцем улицы и парки были заполнены людьми, но она видела одних только женщин, нарядных, беззаботных, радующихся первым появившимся цветам, праздно толкающихся в дверях магазинов, уютно расположившихся на верандах кафе и ресторанов, суетящихся. «Почему они не работают? — негодовала Сабина. — Значит, их кто-то обеспечивает. Тогда что же они дают обществу?»
Домой она вернулась почти больной. Долгое время ее мучили противоречивые чувства. Она то завидовала жизни тех женщин, то возмущалась легкостью и беззаботностью, с которой, как она думала, они проводят свое время. В любом случае они живут в иных условиях, чем те, в которых приходится жить ей. И она начинала мечтать, представляя, как бы они могли жить с Паулем в городе. Но всякий раз, возвращаясь к своим книгам, к своей печке, корила себя, мучилась, целыми днями молчала. Пауль видел, как она терзается, но помочь не умел, а только беспомощно наблюдал. Его не покидало чувство вины перед Сабиной.
Так продолжалось до той ночи, когда они не могли больше пребывать в таком состоянии и не сомкнули глаз всю ночь. Когда рассвело, он нагнулся к ней, вглядываясь в ее воспаленные, настороженные глаза. Как велика была его радость в тот первый вечер, когда в этой комнате он увидел ее съежившейся на кровати под его шинелью, и как глубока была его горечь теперь!
— Сабина, — решился он, — я вижу, ты мучаешься. Если ты уедешь, я никогда не упрекну тебя даже в мыслях. Разве можно требовать, чтобы ты губила свои лучшие годы здесь? Но я не могу отсюда уехать. Моя жизнь здесь. Ты мне нужна, я знаю, что счастлив буду только с тобой, но жертвы не хочу. Так что решай…
И она решила. Ее место здесь, рядом с ним, ее судьба уже неотделима от его судьбы. Она любила Пауля. И именно в своей любви, в сознании, что она действительно нужна ему, Сабина нашла необходимые силы.
В те затянутые облаками дни она поняла, до какой степени Пауль предан своему делу, сколько нужно воли и мужества, когда борешься за что-то настоящее — за любовь, за свои идеалы. Ей тоже предстояло в жизни исполнить свое, особенное, о чем не имели и не могли иметь представления те счастливые женщины, которые заполняли улицы, магазины и парки Бухареста. Она осталась с Паулем. Навсегда. Она осталась строить их жизнь, беречь их любовь, их идеал…
— Еще далеко? — спросил шофер.
Сабина очнулась и увидела, что такси стоит перед железнодорожным шлагбаумом, шоссе впереди пустынно, по другую сторону тоже остановилась одна-единственная машина. Город с огромным заревом неоновых огней, подрумянившим затянутое облаками, почти черное небо, остался позади. В дверях будки стоял сторож, с высоко поднятым фонарем встречая скорый. Она объяснила шоферу, что до места еще
