- Нечего плакаться! Обо всем этом раньше надо было думать!
- Ты говоришь, как Шмель. Сам-то всегда заранее думал обо всем, что делал?
Йоген замялся:
- Нет, не всегда. Но и такой подлянки никому не сделал. - Он повернулся и пошел в спальню.
Терьер промолчал, но, когда он вслед за Йогеном пришел в спальню, на нем лица не было. Лишь после того, как свет потушили, он чуть слышно произнес:
- Если вы так хотите, я пойду к Шмелю и сознаюсь.
Никто ему не ответил.
Заснуть он не мог. К тому же он слишком хорошо знал, что означает это молчание, и ему было страшно. Он не мог забыть, как выглядел Пудель около года тому назад. Ночью вся группа напала на него за то, что он украл у одного из ребят печенье, присланное ко дню рождения. Почти две недели Пудель провалялся в изоляторе, и Шмель не очень-то старался найти виновных. «В конце концов, вас сюда взяли на исправление, - сказал он, - и я не вижу причин вмешиваться, если в подобных случаях вы прибегаете к своим методам воспитания». Но, помедлив, все же добавил: «Тем не менее телесное повреждение также действие наказуемое, запомните это на будущее». Терьер ничуть не сомневался, что о последнем замечании Шмеля никто больше не вспоминал.
И никуда не денешься. Они наверняка набросятся. Но когда? Возможно, и не этой ночью. Оттянут месть, чтоб заставить жертву ждать и мучиться. Рассчитывать на их забывчивость не приходилось.
Исчез Терьер. За завтраком его место осталось пустым.
- Струхнул - и в кусты, - спокойно заметил Свен. - Они его скоро найдут. Возможно, что и сегодня. Только свою характеристику опять подпортил; все равно ведь вломим, да еще перед этим дома схлопочет.
Господин Шаумель тоже воспринял факт пропажи Терьера без волнения. Он снял трубку и позвонил господину Катцу, доложив, что его воспитанник в очередной раз исчез и забрать его следует, скорее всего, по известному адресу.
В этом отношении Терьер, не создавал никаких проблем. Он удирал чаще всех, но всякий раз достаточно было позвонить в полицию - и его тут же ловили. На настоящий побег у него даже фантазии не хватало.
Естественно, время от времени кто-то из ребят исчезал. Их разыскивали по всей стране и даже в значительной части Европы. Так, в прошлом году один беглец добрался на поезде, без билета, до Генуи, другого обратно до границы препроводили сотрудники западногерманского посольства в Париже. Порой их странствия продолжались две-три недели, но ловили их всех до единого.
Терьер не испытывал тяги к дальним странствиям. С ним происходило то же, что с собакой, которую неодолимо тянет лишь к своему хозяину. Когда он чувствовал опасность, когда ему угрожало наказание, когда он страдал от несправедливого обращения или просто не мог больше выносить пресного однообразия и изматывающей принудиловки, тогда он пускался в бега, и бежать ему до цели было совсем недалеко. Он сбегал домой, каждый раз ища защиты именно там, где для него никакой защиты не было. Среди своих семи братьев и сестер он с давних пор считался мальчиком для битья. Родителей вполне устраивало, что одним едоком в семье стало меньше, и когда Терьер появлялся дома, то нарывался лишь на побои. Били его за то, что своими вечными побегами он позорил семью и только усложнял всем жизнь: каждый раз за ним являлась полиция. Иногда и полиции не требовалось, просто отец брал своего парня за шиворот и на трамвае лично доставлял в учреждение господина Катца. При этом он обычно громогласно выговаривал господину Катцу: они тут, видать, даже за ребячьей оравой как следует приглядеть не в состоянии; и за что только людям деньги платят; и не думают ли они, что ему больше делать нечего, как бегать за собственным оглоедом, которому и воспитание в закрытом заведении - словно мертвому припарки; и кто ему возместит расходы на трамвайные билеты; и уж в другой раз он этого так не оставит - министру жаловаться будет. После чего Терьер опять появлялся, его стригли наголо, отправляли на три дня в карцер. Затем он возвращался в группу. Днями напролет сидел в стороне, ни с кем не разговаривал, только скулил да поносил своих родителей, к которым снова сбегал, как только чувствовал, что над его головой сгущались тучи.
- В этот раз мы ему тоже вломим, - заверил Свен.
Йоген возразил:
- Ну зачем так! Сам посуди, Свен, у него, бедняги, еще более собачья жизнь, чем у нас. Меня сюда отдала мама, факт, но если б я слинял, просто не выдержал бы, то не думаю, чтобы она меня отволокла в полицию. И потом: Терьер - лопух. Тут он не виноват. Он же из-за этого ничего для себя толком сделать не может, иначе он бы не сбегал, как заведенный, все домой да домой, зная наперед, что его поджидает. Зачем же еще нам его лупить, его уже и так достаточно отлупили, Свен.
Свен не успел ничего ответить, так как к друзьям подошел Шмель.
- Я слышал, - сказал он, - что на сей раз у Терьера была вполне определенная причина для побега. Такие вещи трудно утаить. Почему же ты мне не сказал, Боксер, что знал, кто испоганил туалетную дверь?
- Да я только вчера узнал это, и потом, мы хотели уладить все сами.
- Так-так.
- Но раз вам это известно, значит, наказания отменяются?
Господин Шаумель только развел руками:
- Отменяются? С чего ты взял?
- Но вы же теперь знаете, что это был не я!
- Верно. Но я также знаю, что ты не соизволил поставить меня об этом в известность. Я требую от своих воспитанников посильного сотрудничества. Ты меня обманул... Нет, не возражай. Ты ничего мне не сказал, это так, но и умолчание может быть ложью, в этом мы, полагаю, солидарны. И я не вижу никаких причин отменять наказания. Ты ведь уже десять раз сдавал одно и то же сочинение, которое иначе как вопиющим хамством не назовешь. Ты продолжаешь утверждать, будто попал сюда по вине матери. Признайся, это не говорит о том, что ты хоть что-нибудь осознал. И я на все это должен смотреть сквозь пальцы?
Он повернулся и пошел. Свен, следивший за Йогеном, видел, как у друга резко выступили на лице желваки, как он сжал кулаки и готов был броситься на воспитателя.
- Не дури, - сказал Свен, - он ведь может сделать с нами все, что захочет.
...Терьер явился в тот же день, истерзанный и зареванный. Ребята видели его лишь мельком - он сразу же отправился в карцер.
После того как Йоген поговорил с ребятами, темную Терьеру решили отменить. Только Пудель поначалу противился:
- А меня вы в прошлом году разве не отдубасили? А то, что я сделал, во сто раз безобиднее. Из-за меня тогда никого не наказали. И я молчал в тряпочку. А Терьера вам жалко. Мне этого не понять.
Йоген улыбнулся и хлопнул его по плечу:
- Так и меня тогда тут не было, Пудель, не то я и тебя бы защитил. Нам, Пудель, тут заодно держаться надо, а не доканывать друг друга. К чему все это приведет? Шмель хочет из нас веревки вить - это ясно. И он добьется этого тем скорее, чем больше мы сами будем ему помогать.
Кое-кто кивнул и пробормотал нечто одобрительное.
- Терьер по-свински поступил, чего уж там. Но ведь пострадал один - я. И мы, бывало, вели себя по- свински. Да если б нас за это всякий раз лупили, мы б сегодня еще в гипсе лежали. Скажешь, нет, Пудель? Или ты, Свен? Мы же все успели дров наломать, и, поди, не всегда нарочно или со зла. Вот и с Терьером такая же история. За это мы тут и торчим. А такой дядечка, как Шмель, считает нас поэтому последним отродьем. Если нам и надо от кого-то защищаться, так от Шмеля. Сами, что ли, не видите?
Все согласились, и, когда Йоген набросал им первоначальный план действий, ребята единодушно признали: им уже давно следовало предпринять что-то в этом духе. И они в любом случае его поддержат - на это Йоген может положиться.
- Это будет боксерское восстание, - возгласил, улыбаясь, Свен, но остальные не уловили, в чем соль этой шутки.
