романа (гл. 1, XX, 5—14) — по словам редактора, «по памяти продиктованный ему одним путешественником»{18}, быть может, самим Онегиным, только что побывавшим в Одессе; или, что более вероятно, он откроет булгаринский «альманах» «Русская Талия» на 1825 г. (выпущенный в середине декабря 1824 г.), где найдет те же десять строчек под портретом несколько полноватой Истоминой работы Федора Иордана (8 декабря 1824 г. она танцевала петербургскую премьеру «волшебно-героического» балета в пяти актах, поставленного Дидло по «Руслану и Людмиле») и там же — впервые опубликованные отрывки из «Горя от ума» Грибоедова (см. коммент. к гл. 8, XXXV, 7–8).

Осенью 1817 г., когда Истоминой было всего восемнадцать, ее кроткое очарование, темные волосы и прелестный румянец стали причиной одной знаменитой петербургской дуэли. Пятого ноября того года она повздорила со своим молодым покровителем графом Шереметевым, и Грибоедов уговорил ее зайти на чашку чаю в квартиру, где он жил вместе с графом Завадовским (в последнем знатоки прототипов узнают персонаж, упомянутый в «Горе от ума» (IV, 4):

…во-первых, князь Григорий!! Чудак единственный! нас со смеху морит! Век с англичанами, вся английская складка, И так же он сквозь зубы говорит, И так же коротко обстрижен для порядка.

Завадовский был безумно влюблен в Истомину. Шереметев обратился за советом к Якубовичу, прославленному дуэлянту (уже отправившему на тот свет десяток храбрецов), и тот предложил partie carree[183]. Естественно, и Завадовский, и Грибоедов хотели драться с Якубовичем; после некоторых колебаний Завадовскому достался Шереметев, а Грибоедову — Якубович. Дуэль началась с поединка Завадовского и Шереметева на Волковом Поле 12 ноября вскоре после полудня (Онегин, вероятно, был еще в постели) Стрелялись из пистолетов Лепажа с расстояния в 6+6+6 шагов (см. коммент. к гл. 6, XXIX–XXX). Секундантами были некто д-р Ион (Джон) и приятель Онегина Каверин. Шереметев выстрелил первым, и его пуля вырвала клок воротника на сюртуке Завадовского. «Ah, il en voulait a ma vie! A la barriere!»[184] — вскричал граф Завадовский (невольно перефразируя возглас графа Розамбера из «Окончания любовных приключений Фобласа» («Fin des amours de Faublas»), когда, на совсем другой дуэли, пуля противника срезает ему с головы прядь волос: «C'est a ma cervelle qu'il en veut!»[185]) — и с шести шагов прострелил Шереметеву грудь. В яростной агонии бедняга метался и бился в снегу, словно огромная рыбина. «Вот тебе и репка», — грустно и по-свойски сказал ему Каверин{19} . Гибель Шереметева отложила поединок Якубовича и Грибоедова; он состоялся годом позже в Тифлисе (23 октября 1818 г.) первоклассный стрелок, зная любовь великого писателя к игре на фортепьяно, аккуратно прострелил ему ладонь левой руки, повредив мизинец; это не помешало Грибоедову и дальше музицировать, но десять лет спустя лишь этот скрюченный мизинец помог опознать его тело, до неузнаваемости изуродованное толпой персов во время антироссийского бунта в Тегеране, где Грибоедов служил посланником. 11 июня 1829 г. Пушкин, знавший Грибоедова с 1817 г., ехал из Грузии на юг, через Армению, в Арзрум, и на повороте дороги ему повстречалась запряженная двумя волами арба — это везли в Тифлис тело Грибоедова. Истомина вышла замуж за второсортного актера Павла Якунина и в 1848 г. умерла от холеры.

Вариант

8 В беловой рукописи вместо стоит Истомина у Пушкина бежит Истомина, что звучит живее, хотя и лишено тонкой аллитерации.

XXI

Всё хлопает. Онегин входит, Идет меж кресел по ногам, Двойной лорнет скосясь наводит 4 На ложи незнакомых дам; Все ярусы окинул взором, Всё видел: лицами, убором Ужасно недоволен он; 8 С мужчинами со всех сторон Раскланялся, потом на сцену В большом рассеянье взглянул, Отворотился – и зевнул, 12 И молвил: «Всех пора на смену; Балеты долго я терпел, Но и Дидло мне надоел».5

Вообще, поведение Онегина в этой и других строфах можно сравнить с ироническим описанием, опубликованным неизвестным автором в журнале «Сын Отечества» (1817, XX, с. 17–24):

«Вступая в свет, первым себе правилом поставь никого не почитать. <…> Отнюдь ничему не удивляйся, ко всему изъявляй холодное равнодушие <…> Везде являйся, но на минуту. Во все собрания вози с собою рассеяние, скуку; в театре зевай, не слушай ничего <…> Вообще, дай разуметь, что женщин не любишь, презираешь <…> Притворяйся, что не знаешь родства. <…> Вообще, страшись привязанности: она может тебя завлечь, соединить судьбу твою с творением, с которым все делить должно будет: и радости и горе. Это вовлечет в обязанности <…> Обязанности суть удел простых умов — ты стремись к высшим подвигам».

В любопытной связи с этим я не в силах не процитировать вольтерообразное словоблудие (с примесью символического романтизма) из чрезмерно расхваленного романа Стендаля «Красное и черное», гл. 37.

«В Лондоне он [Жюльен Сорель] наконец постиг, что значит истинно светское фатовство. Он познакомился с молодыми русскими сановниками [в дальнейшем именуемыми „его друзья денди“], которые посвятили его в эти тонкости.

— Вы, дорогой Сорель, предопределены самой судьбой, — говорили они ему. Вас сама природа наделила этим холодным лицом, — то, что называется за тридевять земель от переживаемых вами чувств, — то есть именно тем, что мы так стараемся изобразить.

— Вы не понимаете своего века, — говорил ему князь Коразов. — Делайте всегда обратное тому, что от вас ожидают».

1, 4, 5, 7–9 Эта строфа имеет наибольшее количество стихов со скадом на второй

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату