затих.
Эдди проведала Триш и вылезла из фургона, когда ее окликнул Джон:
– Эдди? Как Триш?
– Все еще спит.
– Иди сюда, радость моя. Я мало тебя сегодня видел. – Он спустил ее на землю и прикрутил фитиль фонаря, висевшего на борту фургона. – Не хочу, чтобы все в лагере видели, как я целую жену.
Эдди обняла мужа и прижалась к нему, наслаждаясь родным мужским запахом. Джон держал ее крепко, она чувствовала его мощное сердцебиение. Им было радостно в объятиях друг друга.
Вспомнив дневные события, Эдди еще крепче обняла Толлмена. Только рядом с мужем она чувствовала себя в безопасности.
Джон поцеловал ее в ухо. Она приникла к нему всем телом.
– Я не могу отпустить тебя! Я не в силах отпустить тебя! – прошептала она.
– Что ты сказала, милая? Если ты говоришь ласковые слова, я хочу их слышать. – Он тихо рассмеялся.
– Я рада тебя видеть. Я знаю, что на тебе большая ответственность, и я… благодарна за то время, что ты можешь побыть со мной. – Ее голос становился все тише.
– Так будет ближайшие семь-восемь недель. Я не смогу выкроить для тебя даже несколько часов.
– Я… горжусь тобой.
– И я тобой горжусь, миссис Толлмен. Я хочу поцеловать тебя. Ведь я ждал этого целый день.
Джон поцеловал Эдди с жадностью, от которой у нее захватило дух. Дрожь пробежала по всему телу.
– Ляжем, любовь моя. Я хочу обнимать и… любить тебя…
– Я… должна быть с Триш.
– Позже. Сейчас ты мне нужна.
– Я всегда буду любить тебя, – в отчаянии произнесла Эдди. А внутренний голос шептал: «Он хочет тебя. Ты ему нужна. Не противься своему желанию, и у тебя останутся сладкие воспоминания». К удивлению и ужасу, по щеке пробежала слеза, следом другая.
– Триш… может проснуться. – Она сделала еще одну попытку быть праведницей.
– Мы ее услышим.
Эдди позволила Джону увести себя на постель под фургоном, которую она разложила для него одного. Не думая уже ни о чем, сняла платье и сорочку, пока он тоже раздевался. Только когда они легли, Джон заметил слезы у нее на щеках. Он замер.
– Эдди, милая, почему ты плачешь? – спросил он. – Тебе не хочется…
– Да нет! Ничего подобного! Просто сегодня так много произошло.
– Я подумал, может быть, ты сожалеешь, что выскочила за меня. – Джон почти шептал ей на ухо. – Я буду любить тебя так, что ты позабудешь о случившемся. Ты забудешь все, останемся только ты и я.
И скоро всю ее охватило откровенное желание. Страстными поцелуями она стала покрывать его лицо. Сильные грубые руки Джона гладили ее нежные плечи, грудь, бедра.
Движимая воспоминанием о потрясающем наслаждении, Эдди позволила руке скользнуть вниз между ног и стиснуть восставшую плоть.
Джон был потрясен. Дивная, любящая, отдающая себя жена восхитила, смутила и даже напугала его. Он оценил этот порыв. Джон приподнялся и погрузился в нее. Эдди забыла обо всем, кроме него.
На четвертый день после отъезда из Ван-Берена они устроились на ночевку в долине на берегу небольшого притока Арканзас-Ривер. Эдди уже свыклась с тем, что ей не надо готовить для своей семьи, потому что они ели вместе со всеми. Правда, последние два дня они с Колином пытались чем-то помочь душке Вильяму. Этот пузатый коротышка стал их добрым приятелем. Днем Эдди чистила картошку для супа и готовила коржи для хлебного пирога на ужин. Душка Вильям, как она его в шутку теперь называла, открыто радовался их обществу. Колин освободил Пако от работы на кухне, за что он был ему весьма благодарен.
Триш поправлялась быстрее телом, чем духом. На другое утро после нападения она пришла в себя, но отказалась повидаться с Симмонсом и покинуть фургон, хотя кровоподтеки на лице заметно уменьшились. Сама мысль, что ее выпороли, доставляла Триш невероятные страдания, и она даже не позволяла Эдди обрабатывать рубцы на руках и ногах. Говорить о нападении она отказывалась.
Было уже темно, когда Триш вылезла из фургона с винтовкой в руке. Колин принес еду, которую она съела без радости, потому что горло все еще болело. При мысли о том, как хлыст разрезает воздух и впивается в тело, ее пробирал страх.
Она присела на траву, опершись спиной на колесо. Через несколько минут из темноты выступил Пистолет. Триш знала, что он тут, она заметила его еще из фургона, и ей было приятно.
– Мисс Триш, это я, Пистолет.
– Я знаю. Кто еще мог выскочить из темноты, словно ошпаренная кошка?
– Как ты себя чувствуешь?
– Достаточно хорошо, чтобы вмазать белке в глаз.
– Ну ты заливаешь!
– Если ты и так все знаешь сам, то чего спрашиваешь?
– Ты еще не совсем поправилась, чтобы задать кому-нибудь жару.
– Ты меня не знаешь.
– Я знаю, что ты упряма как осел.
– А ты само совершенство.
– Чего ты все ворчишь?! – воскликнул Пистолет. – Временами ощетиниваешься, будто рысь.
– Если я ворчливая, упрямая, свирепая рысь, то чего ради ты тут торчишь? Уматывай к себе. Я не просила оставаться.
– Нравится тебе это или нет, но я останусь.
– Чего ты обрился? Просыпаюсь и вижу, как на меня таращится голая морда. Я уже хотела ткнуть ножом, но разглядела твой дурацкий жилет.
– Если ты проснулась, так почему не дала знать?
– Хотела посмотреть, не чувствуешь ли ты себя виноватым.
– Ты тоже хороша.
– Ну довольно.
– А ты спала, когда я поцеловал тебя?
– Что? – Триш дернула головой так резко, что задохнулась от боли.
– Ну, ну, ладно тебе, – сказал Пистолет со смешком. – Я пошутил.
– Скверные у тебя шутки.
– Миссис Эдди отдала тебе ножны?
– Да.
– Чего не носишь?
– Да этого ремня хватит три раза вокруг меня обернуть.
– Черт! Давай я тебе его обрежу и проделаю еще дырки.
– Я бы и не подумала. – Она обратила к нему свои золотистые глаза. – Да, не могу больше называть тебя бородачом. Ради чего ты побрился? – переспросила она.
– Чтобы ты видела, какой у меня подбородок!
– Шуточки все шутишь.
– Кроме того, я бреюсь каждую весну. На этот раз не успел.
– Наверное, только тогда и моешься.
– Нет. Моюсь на Рождество, если сильно чешусь. – Сдавленный смешок придал ему уверенности. – Принеси ремень и ножны. Я хочу, чтобы нож всегда был при тебе.
Не проронив ни слова, она забралась в фургон. Пистолет ждал, всматриваясь в темноту.
Она без труда нашла в темноте подарок, почти сразу же вернулась и швырнула его Пистолету, как будто он ничего для нее не значил.
– Вот. Напрасно ждешь благодарностей.
– Дьявол! Я не прошу благодарности. Оберни вокруг талии, чтобы было удобно, и я намечу дырки. – Триш попыталась надеть ремень, не выпуская винтовки. – И положи ружье. Застрелишь себя или меня.
– У меня только две руки, – отрезала она. Пистолет прислонил свое ружье к фургону и вырвал у нее ремень. Встав на колени перед Триш, он обернул его вокруг ее стройной талии.
– Где тебе удобно? – резко спросил он. Она сдвинула ремень вниз:
– Вот тут… болван!
– Мне нужен свет, – пожаловался он.
– Не будет тебе никакого света.
– Я уже видел эту отметину на лице. Думаешь, стала некрасивая, и не хочешь, чтобы я тебя видел.
Триш окаменела. Только через минуту Пистолет понял, что эта реплика была лишней. Она отвернула лицо. Триш восприняла слова Симмонса не столь легко, как он предполагал. Ее молчание, холодное и отчужденное, сдавило его со всех сторон. Ему казалось, что он пнул щенка или наступил на цыпленка. Так Пистолет стоял одну или две минуты, а затем заговорил, едва осознавая свои слова:
– Я сейчас намечу, а завтра все сделаю. У Ролли есть шило для кожи. Я возьму и проделаю еще отверстия. Я тебе говорил, что я тут выменял у одного парня нож? Чуть меньше и легче моего. Как раз для тебя. Тот, что ты носишь, удобен, но не слишком хорош для метания. Недостаточно тяжел. Думаю, тебе надо научиться. К тому времени, когда доберемся до Санта-Фе, сможешь пригвоздить муху к стене.
Она не отозвалась. Пистолет не понял, обрадовал ли он ее.
Он не привык много говорить, а на Триш не похоже, чтобы она не нашлась с остроумным ответом. Симмонс переступил с ноги на ногу и оглядел лагерь, девушка безмолвствовала. Молчание так затянулось, что Пистолет начал приходить в отчаяние.
– Триш, ты для меня важнее всего в жизни. Я скорее отрежу себе правую руку, прежде чем скажу или сделаю что-то против тебя.
И на этот крик души не последовало ответа. Стук сердца отзывался в его голове. И вдруг Пистолет услышал тихий звук. Он понял, что Триш плачет. Пистолет робко коснулся ее щеки. Она была мокрой.
– Боже мой, Триш, какой же я дурак! Я не умею разговаривать с женщинами. Я не хотел тебя обидеть. Ты самая прекрасная девушка из тех, что я видел в жизни.
– Это не так. Я бы хотела быть безобразной, как… как задница мула.
– Тогда что? Что тебя так расстроило? Я все устрою, если это в моих силах.
Послышалось глухое, мучительное рыдание. Затем Триш выдавила слова, потрясшие Симмонса:
– Я… так… боюсь!
– Ах… не надо! Не надо! – Симмонс развел руки, и она кинулась к нему на грудь. Он крепко обнял ее, как бы защищая.
– Дорогая, сладкая моя девочка. Моя девочка… – вполголоса успокаивал ее Пистолет. – Теперь тебе ничто не угрожает.
– Он… вернется. На этом не остановится.
– Никто не посмеет тебя тронуть. Никто. – Пистолет прижимал ее и гладил по голове.
– Я думала, он не найдет меня. Это было так давно…
– Ты можешь мне сказать, кто это был? Я сердце вырву у этого ублюдка.
– Я поняла, что это он, когда увидела отметины. Мне не показалось.
Поверх
