разом разбежались.
Камера медленно обходит площадь, останавливаясь на выбитых окнах горящих зданий.
– Нет, сарж, здесь нечисто… У легавых нет и не могло быть стволов, с трёхсот метров бьющих влёгкую нашу броню.
Тот пожимает плечами.
– Вам виднее, сэр.
Камера поворачивается влево и останавливается на фасаде здания. Это мечеть.
– Надо бы проверить. Клаус, Златко, Якира, ко мне!
– Два слова, капитан. – Голос сержанта падает до шепота. – Не надо им туда ходить. Ну, вы понимаете, о чем я. Сэр! Пошлите меня, сэр!
Пауза.
– Отставить!
Тройка легионеров замирает в ожидании.
– Продолжать наблюдение!
Тихий голос за кадром.
– Ты и я, вдвоем. Согласен?
Крупным планом лицо сержанта.
– Сэр! Есть, сэр! Спасибо, капитан.
Камера быстро движется к мечети, поднимается по ступеням, приближаясь к закрытым дверям.
– Сэр, еще одна просьба! Пожалуйста, сэр, снимите обувь. Это молитвенный дом.
Камера резко перепрыгивает на лицо легионера.
– Ты – мусульманин?!
– Я – солдат Федерации и мусульманин. – Жёсткое лицо сержанта абсолютно спокойно. – В этом нет ничего удивительного, капитан. Человек должен во что-то верить.
– Да… наверно…
Камера уходит вниз и останавливается на потертых перепачканных уличной грязью армейских ботинках.
– Ты прав, сарж.
Камера наклоняется. Исцарапанные руки. Пальцы с траурной каймой под ногтями. Привычные движения. Шнуровка развязана. Ботинки сняты.
Камера вновь поднимается.
– Веди, Макдуф!
– Не понял, сэр.
– Не обращай внимания… Я с Эдинборо и, наверное, католик… Спасибо, что напомнил.
Физиономия сержанта расплывается в довольной улыбке.
Тяжелые, обитые кованым железом двери мечети раскрываются.
Камера медленно обходит внутреннее помещение храма. Ровные ряды тканых ковриков. На них десятки босых людей на коленях. Сержант проходит вперед, аккуратно кладёт на пол штурмовое ружье и присоединяется к молитве.
Камера уходит вбок. Бородатый старик в белых одеждах и белой чалме. В головной убор вплетена зеленая газовая полоска. Он приближается к камере.
– Кого ты ищешь, чужеземец? Здесь дом молитвы. – Голос говорящего тих и спокоен.
– Я вижу, не слепой.
Камера вновь останавливается на куске зеленого газа.
– Только что на площади убили двух моих солдат. Нас атаковали люди с зелеными повязками, как у тебя. Ты не знаешь их, старик?
– Моя повязка – всего лишь знак хаджи, я совершил паломничество к камню прощения, – невозмутимо поясняет человек. – Я не знаю тех, кто напал на вас. Здесь их нет. Ты видишь, тут мирные люди. Наша религия проповедует смирение перед Всевышним.
Камера метнулась по залу.
– Вера не мешает вам бунтовать и убивать солдат Федерации. Смиренные овечки?
– Иман осуждает бессмысленное убийство. Не веришь мне – спроси своего солдата. У тебя есть еще вопросы, чужеземец?
– Пожалуй, нет… Я подожду, пока сержант закончит молитву.
Хаджи молча кивает, собираясь уходить.
– Постой… Скажи, отец, почему вы так ненавидите нас?
Тот резко оборачивается.
– Бриидов?!
– Я – человек.
Старик склоняет голову и задумчиво теребит пальцами длинную седую бороду.
– Непростой вопрос, чужеземец. Ты снял обувь, перед тем как войти в мечеть. Спасибо тебе… – Он поднимает взгляд и в упор смотрит на камеру. – Новый Самарканд – наш дом, и люди хотят, чтобы так было всегда. Ты понимаешь меня? Люди думают, брииды отнимут у них свободу, веру.
– Чушь какая-то! Глупые предрассудки!
Камера мечется из стороны в сторону.
– Три сотни лет жили под Федерацией. Кто-нибудь покушался на вашу веру или вашу свободу? Нет! Вот же – мечеть, стоит себе, и люди молятся! Хотели федеральный статус? Получите- распишитесь. А по мне, так не доросли ещё. Вижу я, как свобода вам в голову вступила – что хочу, то и ворочу!
– Не кричи, – тихо просит новосамаркандец. – Время и страны уходят, вера остается. Аллах велик, да свершится воля его.
Камера отрицательно качнулась из стороны в сторону.
– Нет, отец. Всевышний, как бы он ни звался, тут ни при чем. Людям удобно прикрывать его именем собственные грязные делишки. Вас подставляют, толкают в пропасть. Неужели не понимаете, Федерация раздавит вас, как муху?
– Возможно, ты и прав, солдат. – В строгих глазах собеседника появляется тень грустной боли. – Но это мой народ и моя вера.
Подходит сержант, он закончил молитву.
– Я провожу, вас чужеземцы, – говорит старик и направляется к выходу.
Камера следует за ним.
Двери. Ступени, истертые подошвами тысяч прихожан. Площадь и солдаты легиона.
Хаджи смотрит на солдат, потом оборачивается к камере.
– У меня к тебе просьба, капитан. – Его голос очень тих. – Уходите из города, уходите с этой планеты. Иначе вам объявят газават, и вся планета зальется кровью. Всевышний отвернется от нас, ему не нужна кровь. Ни наша, ни ваша!
Камера смотрит на площадь.
– Не знаю… Не мне решать…
К кучке солдат приближается одинокая женская фигура в черной одежде и черном платке.
