– Наиболее загадочный мастер того далёкого теперь времени, участвовавший в росписи нашей галереи, – вещала экскурсоводша, – выдающийся художник Эдуард Грох. Загадка в том, что по стилю и мастерству это был один человек, а сохранившиеся документы со всей очевидностью свидетельствуют: их было трое! Парадокс!
Публика заохала и заахала; мадам Саваж с улыбкой кивала во все стороны головою, будто она самолично придумала парадокс по имени Эдуард Грох; Марина в восторге вцепилась в руку Стаса.
– Да-да! Трое! Один из них жил и творил в Париже, руководил фирмой по торговле живописью, был другом Гиацинта Рибо. Другого мы находим в Англии; крупный военачальник лорд Грох картин оставил мало, но стиль их тот же самый, каким был во время ученичества парижского Гроха! И, наконец, третий Эдуард Грох жил в Германии, в Мюнхене.
Она повела экскурсию вдоль стены, демонстрируя работы «раннего» Гроха и «английского» Гроха, а потом подвела к затемнённому отсеку между стеллажами:
– Наследники мюнхенского Гроха живут в Америке; ни о парижском, ни об английском его двойниках они ничего не знают, но сообщили, что их предок был русским дворянином. Воистину, Эдуард Грох явление всеевропейское. Закончив ремонт галереи, мы купили у этих наследников портрет «Незнакомка» его работы, вот он! – И жестом фокусника экскурсоводша включила в отсеке свет.
– Это Мими! – закричала Марина.
Только в последний день, накануне отплытия, Стас понял, что именно беспокоило его при прогулках по Парижу. Он поднялся на этаж, где жила Марина, поприветствовал Сержа и постучал в дверь её номера. Открыла личная горничная Марины, высокая некрасивая девушка.
– Марина Антоновна свободна? – спросил он.
– Подождите. – Горничная сделала неуклюжий книксен и, проведя его в гостиную, ушла.
Отдёрнув штору, он упёрся лбом в оконное стекло, мрачно глядя на вечерний город. Из неведомых глубин памяти всплыли стихи Элюара: «К стеклу прильнув лицом как скорбный страж, ищу тебя за гранью ожиданья, за гранью самого себя…»
Из-за какой-то портьеры, которых столь много было в этом шикарном номере, выпорхнула оживлённая Марина с мокрыми волосами:
– Стасик! Я рада… Но я уже не смогу никуда пойти… А почему ты такой бука?
Он указал в окно:
– Мариночка, развей немедленно мои опасения. Где Эйфелева башня?!
Она внимательно посмотрела в окно, потом на него:
– А что такое «Эйфелева башня»?..
– Не знаешь? Её построили полвека назад!
– Полвека назад! – засмеялась Марина. – Откуда же мне про это знать?
– Но она символ Парижа!.. У тебя есть бумага?
– На столе.
Стас взял карандаш, несколькими штрихами изобразил плоские крыши, а над ними – четырьмя линиями – летящий силуэт Эйфелевой башни.
– Вот она!
– Какая необычная! – воскликнула Марина. – Куда же она делась? Вот Мими бы сразу сказа… – Она прервалась и виновато глянула на Стаса. – Прости… Я, наверное, была не права тогда. С чего я взяла, что у вас… у тебя с ней… что-то было? Она же старая…
– Да уж, – хмыкнул он. В памяти продолжали переливаться прелестные строчки Элюара: «…Я так тебя люблю, что я уже не знаю, кого из нас двоих здесь нет».[82]
– Мне её не хватает, – призналась Марина и, помолчав немного, решительно сказала: – Но мы и сами сейчас выясним, что с этой башней.
Она позвонила в обслуживание номеров; немедленно примчался специалист «по красотам Парижа» и, мельком глянув на рисунок, выдал заученный текст:
– В 1884 году французское правительство решило организовать Всемирную выставку и для этого воздвигнуть в столице невиданный монумент. Конкурс выиграл инженер Гюстав Эйфель. Строительство металлической башни высотою триста метров началось, несмотря на протесты знаменитостей, в том числе Ги де Мопассана, Шарля Гуно и прочих. К 1889 году башню построили. По окончании выставки некоторые экстремисты проводили пикеты за её сохранение, но большинство парижан считали железного монстра надругательством над Парижем. В 1909 году башню демонтировали.
Когда он ушёл, Стас сидел в кресле, свесив голову. Ничего нельзя понять. Неужели это он своим творчеством так развил художественную жилку во французах, что они избавились от «ужасной» башни? Нет же, должно было быть совсем наоборот!
Марина подошла к нему, ласково взяла рукой за подбородок, подняла его лицо и заглянула в глаза:
– Он тебя расстроил? Ты не знал, что башню снесли, и огорчён этим? Пустое, Стасик! Я не знала даже, что её строили, и ничуть не огорчаюсь!
В холле, там, где пальмы и журнальные столики, его поджидал полковник Лихачёв.
– Присядете, Станислав Фёдорович?
– Только если ненадолго, Виталий Иванович.
– Пять минут. Я вас просто проинформирую о проделанной работе.
– А что за работа?
– Мы проверили всех, кто был тогда в зале – во время вашего, извините, приступа. Никто из них не встречался с вами ранее и не был даже близко от Плоскова.
– Ну и что? Могли бы меня спросить, я бы вам это сразу сказал. А зачем вы этим занимались?
Лихачёв помотал головой:
– Не надо, Станислав Фёдорович. Вы отлично помните наш разговор в Швеции. Кто-то наводит на вас нечто вроде порчи. Разве вас самого не испугал тот приступ?
– Ах да, вы же ищете этого… der Taschenspieler.[83]
– Гипнотизёра.
– Я это и имел в виду.
– А вот ещё интересная информация, Станислав Фёдорович. Ни в одной нашей анкете нет указаний, что вы знаете немецкий язык. А ведь вы его знаете?
– Знаю. Но почему в ваших анкетах об этом нет указаний, не моя проблема. А вообще удивительно, что вы, образованный человек, верите в порчу… в суеверия… в забобоны, как сказал бы один мой приятель. Но не мне вас судить… На этом, дорогой Виталий Иванович, разрешите откланяться: мне ещё багаж укладывать. Завтра отплываем, вы не забыли?
Укладывая багаж, Стас неожиданно нашёл книгу А.А. Букашкова «Фон Садов, которого не было». Усмехнулся: жив, курилка! Всё-таки хороший писатель Букашков. Без него мир был беднее. А ведь я его так и не дочитал: Мими выпросила книгу… потом писатель Букашков исчез из реальности… а у него там доказывается, на самом деле, не то, что фон Садова не было, а что их было двое… И это в свете последних событий – я сам родоначальник семьи Садовых, и я сам размножился аж в трёх Эдуардов Грохов – наводит на грустные мысли…
Стас открыл книгу, и на титульной странице обнаружил сделанную чернилами надпись:
Да, Мими трудно было раздвоиться между мной и Мариной… Вот теперь её здесь и нету. Однако если бросить гадания, то как понять: я держал в руках книгу о фон Садовых ДО ТОГО, как сам их породил. Где тут причина, где следствие? Почему вообще что-то исчезает, что-то появляется без всяких оснований: Эйфелева башня, книга, триптих Скорцева, вахмистр этот чёртов… Так, глядишь, однажды всё исчезнет. Или одновременно всё появится.
После посадки на палубе разыгрался целый спектакль. Приехала жена премьер-министра Франции мадам Саваж. Во-первых, она привезла с собой Скорцева, который прощался со своим однополчанином мсьё Саважем. Скорцев был откровенно пьян, и не столько от вина, сколько от счастья: друг Саваж купил все его картины. Во-вторых, премьерша привезла подарок для Марины.
Сначала был открыт вместительный ящик из пятислойной «морской» фанеры толщиной в полдюйма,
