иллюминатора горит восход.
— Саня! — негромко позвал я; кричать почему-то не хотелось.
— Чего там? — сонно отозвался он, заворочавшись на верхней койке.
— У нас небольшая проблема.
— Ч-что? — По голосу было понятно, что сосед далек от полного пробуждения.
— Проблема, говорю! — повторил я уже громче.
Заскрипели пружины, Саня свесился с койки растерянно и посмотрел на меня; стало заметно, что без чудовищных очков Саня выглядит вполне обычно — как сонный флотский лейтенант. Несколько позже я даже заподозрил, что он носил их (специально, в качестве средства мимикрии, что иногда развивается у моллюсков при отсутствии раковины.
Я молча указал рукой на палубу.
Даже при скудном свете лампы в изголовье койки было видно, как Саня побледнел. Снова посмотрев на меня, он поразительно бесцветным голосом произнес:
— Мы тонем, да?
— Может быть, — дипломатично ответил я.
— Надо, надо… надо найти плоты тогда! — Было видно, каких усилий стоит Сане заставить себя проснуться окончательно; не то чтобы мы вчера очень уж много выпили, но «шило» есть «шило».
— Найдем, найдем! — С этими словами я вытянулся вдоль койки, пытаясь носками достать до комингса.[61] Тщетно. Плюнув на все, я встал.
Вода была холодной, но, к счастью, чистой. Доплескавшись до двери, я открыл ее и с удовлетворением обнаружил, что вода стоит только в нашей каюте. Как раз по комингс. Саня, должно быть, решив, что я хочу его бросить, тихонько что-то проскулил, не слезая, однако, с верхней полки.
Это была вторая неприятность в походе. Правда, как и первая, разрешилась она быстро и благополучно. Саня пожаловался адмиралу на невыносимые условия быта. Лопнувший трубопровод, что проходил за стенкой нашей каюты, залатали за полчаса. Во время починки десяток матросов вычерпывали воду из нашего жилища.
К вечеру в каюте снова можно было жить.
Утром, как водится, было построение, развод, завтрак, совещание, потом снова построение и, наконец, совещание БЧ.
Вот на этом-то совещании мне и сообщили пречудеснейшую новость… Так началась третья неприятность в тот день.
Помимо боевого ТАРКРа, в районе торчал еще кое-кто из наших. Причем давно и бессменно. Да, да — были люди несчастней нас и даже эоновцев. Речь идет о медиках. В десяти кабельтовых от нас стояло, пришвартованное к бочке, госпитальное судно. Это была железяка польской постройки, старше меня раза в два. Насквозь ржавая и полная тараканов (если верить рассказам самих медиков). Тем не менее со стороны коробка выглядела почти гражданской; многие у нас даже завидовали несчастным — дескать, ничегошеньки не делают, только сидят и «шило» трескают. По мне так — лучше уж построения по десять раз на дню и хоть призрачная тень боевой учебы.
На этой госпитальной посудине номинально была вертолетная площадка, но состояние палубы оказалось таково, что ни один вертолетчик не стал бы на нее садиться даже под страхом перевода на подплав. Так что единственным способом сообщения оставалось море.
Теперь о новости. В моем заведовании находился катер. Более-менее исправный и, как вскоре выяснилось, единственный полностью готовый к плаванью на всем нашем корабле. Несколько минут спустя я готов был рвать на себе волосы из-за того, что додумался доложить об этом начальству. Оказалось, что спивающимся медикам необходимо было доставлять почту, которая прибывала к нам с берега раз в сутки на вертолете.
Вечерело. Я намаялся со своими матросами, тщетно пытаясь донести до их пролетарских мозгов хоть каплю полезной информации. О том, что будет, если завтра корабль окажется в реальной боевой обстановке с такой степенью подготовки экипажа, думать не хотелось. Авось обойдется; хотя бы еще несколько месяцев, пока мое заведование не будет приведено к нормальному бою.[62]
О почте я почти забыл, но за ужином меня лично (!) проинформировали по внутренней трансляции, что погодные условия позволяют выполнить рейс. Дорого бы я дал, чтобы узнать, сколько наш «бычок» отвалил «шила» ради этого сообщения… зато какой воспитательный эффект!
Делать нечего. Прихватив из кубрика пару матросов, я отправился на правый шкафут.[63] Солнце повисло опасно низко над горизонтом, но, привыкнув к причудам северного светила, я знал, что у меня в запасе минимум пара часов. Ветер крепчал, но волнение и правда не превышало двух баллов. По крайней мере, пока.
Нас благополучно спустили на воду. Матросы вели себя подозрительно весело, подтрунивали друг над другом, щедро обмениваясь подзатыльниками. Я даже заставил одного из них дыхнуть мне в лицо. Ничего. Точнее, ничего, кроме застарелого кариеса. Ни грамма алкоголя. Мне понадобилось минут пять, чтобы понять: напускная веселость и есть нервная реакция на стрессовую ситуацию. Мальчишки были испуганы.
Конечно, я бы ни за что на свете не сказал бы это своим матросам, но бояться и правда следовало. С норд-веста набегали подозрительно-темные тучки, да и ветер крепчал ощутимо. К тому времени, когда подошли к ржавому чужому борту, волны швыряли нас так, что приходилось то и дело сглатывать обратно рвущийся на волю желудок.
А дальше началось форменное безобразие. Нас никто не соизволил встретить!
Мы стояли у борта этой ржавой громадины; в который раз я орал в рацию позывные, надеясь, что наконец найдется д… добрый человек в радиорубке. Тщетно. Требовались более радикальные меры.
Отложив в сторону рацию, я взялся за штурвал и направил нашу скорлупку прямиком на госпиталь. То ли я недооценил мощность дизелька, то ли ветер сильно окреп, но нас так садануло о бело-ржавый борт, что я прикусил язык. Матросы синхронно зажмурили глаза. Катерок протрещал что-то неразборчивое и заглох.
К счастью, этого рискованного маневра оказалось достаточно, чтобы разбудить дежурную смену в этой плавучей вотчине Бахуса и Морфея. Через пару минут, свесившись через леера, на нас глядел осоловело-изумленный медик.
— Эй! — крикнул я. — Почту принимать будете?
Медик тряхнул головой, но деликатно промолчал.
— Держите почту, вы… — дальше я себе позволил самый чуток непечатных выражений. Ровно столько, сколько было нужно, чтобы вывести эскулапа из задумчивости.
Почту у нас все-таки приняли. На это ушло каких-то минут сорок… Тем временем волнение поднялось до твердых трех баллов. Собственно, это предел мореходности катерка. Солнце у горизонта накрыли тучи; наступили самые настоящие сумерки.
Катерок, должно быть, обидевшись на плохое обращение, долго не желал заводиться, а плавучий госпиталь умудрился так неудачно развернуться по ветру, что нас приложило о борт по новой. И опять обошлось, но треск стоял такой, словно катер раскололся пополам.
Завелись. Кое-как, переваливаясь с волны на волну, поплелись обратно.
Мы отошли ровно настолько, чтобы наших криков не было слышно на госпитальной коробке. Дизелек заглох. В этот раз — намертво; я твердо в этом убедился, заглянув в трюм. Этой скорлупке после нашего похода требовался капремонт.
Ветром нас отнесло на приличное расстояние, по моим прикидкам, до границы района оставалось всего ничего. Делать нечего — я схватился за рацию. Просить о помощи.
Эта была хорошая рация. Новенький ручной «Icom». Не то что встроенная древность. К счастью, «бычок» вник в ту часть моего доклада, где я говорил о бортовых средствах связи, и выдал мне перед походом это техническое чудо. Вот только даже чудесам требовались заряженные батарейки…
