лишь на свое хладнокровие — только бы где ошибка не вкралась. И не важно — на подводной лодке или на надводном корабле.
Сидишь в нагретых гудящим оборудованием постах, эдаких пропахших электричеством и краской саркофагах, зная, что все шансы за то, что ты никогда больше солнца не увидишь… конечно, есть еще борьба за живучесть — если переживешь первое попадание ракеты. Тогда придется метаться по отсеку, бороться с огнем и молиться, чтобы палуба не треснула, — потому что помнишь: прямо под твоим постом два незаглушенных реактора…
Раньше я никогда особо не мандражировал на предмет ядерных силовых установок; и два года, проведенные на атомном крейсере, в самом начале моей службы, до сих пор считаю одними из самых спокойных и счастливых. И не только из-за той встречи в ночном штормящем море.
Не боялся я нашего не совсем мирного атома. До недавнего кризиса, что прогремел на весь мир чуть ли не как второй Карибский…
Все верно, довелось мне побывать в те дни в Баренцевом море, как и почти всему личному составу Северного флота, включая Беломорскую флотилию.
Пока не грянул гром, мало кто в России знал о так называемой проблеме серой зоны; но, увы, в Норвегии об этом помнили многие. Помнили — и не собирались поступаться своими интересами.
Провокации начались давно, еще в пору моего лейтенантства; варяги несколько раз задерживали наши рыболовные суда, якобы в их исключительной экономической зоне. Мы проглатывали. Слабы были и слишком дорожили первыми ростками наметившегося возрождения.
Но государственные интересы есть государственные интересы, особенно в пору, когда цены на нефть и газ скакнули совсем уж до немыслимых вершин. Норвегия наконец получила необходимую политическую поддержку наших «вероятных союзников» по НАТО.
Еще бы ее не получить — первой шельфовой платформой, начавшей добычу нефти в так называемой серой зоне, стала «Регалия», принадлежащая американскому «Шеврону»; та самая, что несколько лет назад вроде бы пришла на помощь погибшей лодке, во время подъема которой я присутствовал. Но тогда моряки все равно умерли…
Однако и Россия сейчас — вовсе не та страна, которой была пять лет назад. Мы стали сильнее; достаточно или нет, это десятый вопрос. У нас появились могущественные… если не друзья, то хотя бы союзники, увы, не в Европе.
Казалось, в современном мире локальных, «игрушечных» конфликтов крупномасштабная война невозможна. Очень уж тесно переплелись интересы различных финансово-промышленных группировок… и многие в это верили.
Через неделю силы Северного флота блокировали подход танкеров к платформе; где-то наверху дипломатия дала серьезный сбой.
Даже продукты нефтяникам доставляли на вертолете. Каждый раз мы предупреждали летчиков о том, что они входят в запретное воздушное пространство. Те, разумеется, игнорировали наши слова, но штатные средства ПВО мы не применяли. Пока.
В течение суток район оказался блокирован не только силами Северного флота, но и кораблями норвежских ВМС. Началось многодневное стояние.
Разок варяги попытались провести под охраной эсминцев танкер к платформе, но у нас оказались искусные штурманы — блокировали все подходы; те вынуждены были отступить, не решившись идти на таран.
А спустя еще пару дней в район вошло авианосное соединение ВМС США.
Разумеется, выход на палубу давно запретили, и тем вечером я через иллюминатор любовался величественным силуэтом авианосца на фоне заката. Рядом с гигантом толкалась мелочь попроще, вроде крейсеров УРО.
Объявили вечерний чай; по дороге в кают-компанию я вглядывался в лица сослуживцев, впервые серьезно задумавшись о том, что именно с ними мне и предстоит лежать в общей могиле на морском дне… Начинало казаться, что полученное в дар от мертвецов везение дало сбой. Я гораздо чаще, чем было необходимо, смотрел на запястье; часы шли, и пока слышалось тиканье, точно биение крохотного сердца, оставалась и надежда.
В первые дни противостояния среди экипажа и штабных царило если не веселье, то явный оптимизм; за нарочитым энтузиазмом люди пытались скрыть испуг. Вполне обычная реакция.
Время шло, огонь прогорел. Теперь в глазах товарищей я видел пустоту. Пустоту и где-то на самом дне оттенок обреченности. Неожиданно понял, что это меня бесит. Хотелось вскочить, опрокинуть стол, выдрав его с мясом из палубы, врезать, кровавя кулаки, по обреченным, телячьим лицам…
Промокнув губы идеально чистой салфеткой, я вышел из кают-компании. До моего дежурства оставалось четыре часа.
Сигнал тревоги прошел всего через два с половиной. Я едва успел задремать. Очень быстро, но без суеты собравшись, я вышел из каюты. Сердце почему-то стучало медленно-медленно, словно пыталось продлить последние мгновения мира. По коридорам и трапам в красном освещении метались немые тени, спеша на свои посты.
Меня, конечно, ждали. Многие из экипажа предпочитали ночевать на боевых постах, и вовсе не из-за «перенаселения» коробки.
Первым доложился дежурный — еще совсем зеленый старлей; за ним — командир БЧ. Доклад звучал уверенно, по-деловому. В словах отчетливо слышалась святость такой вот уставной формы общения. Устав — словно последний островок стабильности, надежности, того мира, который был до.
Я принял доклад, прошел на пост, занял свое место. Оставалось только ждать.
Сидя в железной, нагретой работающими приборами коробке, обливаясь потом в ожидании собственной весьма вероятной гибели, как-то по-особенному думаешь о том, что за бортом — всего в паре метров от тебя — солнце перестало клониться. Чиркнуло по горизонту и снова поползло вверх. В заполярных морях миновал Час Быка; начиналось утро.
Доклады о готовности шли своим чередом, крейсер напружинился, как пантера, готовая прыгнуть на добычу — или умереть от выстрела охотника.
Все системы проверены по десятому разу. Пришла тишина.
Не знаю — кто о чем думал в эти минуты. Наверное, вспоминали семьи, дом… далекую родню, последнюю рыбалку… У меня семьи не было. Так и не обзавелся. Были мимолетные романы, но… ничего серьезного.
Мне просто хотелось жить; я только теперь начал соображать, как это здорово ощущать лучи солнца на коже, улыбаться ветру, глядеть на суровые, цвета бутылочного стекла волны… вдруг подумалось, что настоящее счастье — это просто жить, ни о чем не задумываясь, как во сне, только твердо знать, что ты существуешь… наверное, так живут растения.
Напряжение на посту достигло такой точки, что, казалось, между палубами сейчас начнут проскальзывать молнии.
Я мысленно одернул себя, внимательно осмотрел пост в поисках малейшего беспорядка; к счастью, быстро нашел искомое.
— Товарищ старший лейтенант, — обратился я к дежурному, — не объясните, что это такое?
Старлей вздрогнул, точно его ударили током; должно быть, решил, что настало время «Ч».
— Я к вам обращаюсь! — слегка прикрикнул я, чтобы вывести молодого офицера из ступора. — Что это такое?
Мой палец указывал на грубо обрезанную чем-то прямо по центру латунную схему на переборке.
— В-в-виноват, тащ кап-втор-ранг! — наконец выпалил старлей. — Исправим!
— Ха! — Я позволил себе благостно усмехнуться. — Как же вы это исправлять-то будете? В море? Занесите в журнал недостатков, и проследить за починкой во время планового ремонта в доке…
— Есть!
— …и кому это понадобилось? Портить казенное имущество?.. — риторически вопросил я, подняв
