Каменный пояс, 1975

Гудит, волнуется народ, запрудивший площадь возле Белого дома. Мужики курят самосад, сизый деручий дым ползет над толпой. Пищат грудные младенцы. Баба побойчее кричит:

— Начинайте, чего тянете!

— Тише, горластая, — увещевает ее мужик. — Придет срок — начнут.

Дядя Кирилл был вместе с Калининым, рассказывал ему про Кыштым. Потом они поднялись на балкон Белого дома, и вмиг на площади воцарилась тишина. Дядя Кирилл говорил речь, призывал к выдержке и самодеятельности. Только самодеятельность и взаимная выручка могут помочь кыштымцам в беде.

Мама рассказывала:

«Матушка-то моя умерла. Пела, пела песенку, потом слышу — замолкла. Оглянулась я, а она с сундука-то упала и лежит на полу, скособочившись. После похорон-то Костя ко мне насовсем пришел, тут мы зажили с ним, как настоящие муж и жена. Все желали в церковь сходить, повенчаться, а потом в загс он меня звал, да так что-то не собрались, но ничего, живем, слава богу.

А когда приехал Михаил Иванович к нам, бабы-то моментально узнали об этом, ну и собрались к нему идти — и нижнезаводские, и верхнезаводские. Я-то к тому времени ничего жила — и муж теперь у меня был, завелись деньжата, и рыба своя не переводилась. А у соседки моей, Акулины, пятеро ребятишек, муж пошел на Колчака да в Сибири и погиб. И сама хворая. Ребятишки-то голопузые бегают да голодные. Я им из матушкиной одежды штанишки и рубашонки пошила, и то ладно. Тогда я была в тягости — осенью Алешку родила.

Акулина забрала своих дитенков и айда к Белому дому. Я с ней. Протискались к самому что ни на есть балкону. До Калинина рукой подать. С ним дядька стоит в кожане. Кругом такая жарынь, а он в кожане. Я потом узнала, что это Кирилл Иванович, моему Косте брат. Кирилл-то с нами не якшался. Кирилл Иванович говорил гладко, Акулина ему и крикнула:

— С голоду помрем, с ребятенками-то!

— Тиши ты, баба! — зашикали на нее. Ну, я ей в бок тычу, — помолчи ужо, Акулина. Когда Михаил Иванович стал речь держать, тут уж такая тишина наступила — комар пролетел и то слышно было, как звенькал. Большинство-то было — погорельцы, им шибко хотелось узнать, как теперича жить. А может, без лишних слов ложиться и помирать? Михаил Иванович поначалу говорил, будто худо по всей России, значит, на бога надейтесь, а сами не плошайте. Будете сидеть сложа руки — худо станет.

— Все помрем! — опять крикнула Акулина.

— Вот видите! — Акулину Михаил Иванович уже заметил. — Тут кое-кто и на самом деле собрался помирать. Ты кто будешь, гражданка?

— Я-то? — растерялась Акулина. — У меня пятеро по лавкам. Вдовушка я.

— Красноармейка?

— Как есть красноармейка. Колчак моего мужа убил.

— Советская власть не даст вам помереть с голода, товарищи. Трудные, страшно трудные у нас времена, однако хлеба мы вам дадим. Немного, однако. По шесть фунтов. Мало, конечно, а красноармейкам побольше — по двенадцать фунтов. Только и вам нельзя сидеть сложа руки, правильно об этом говорил передо мной товарищ Куприянов.

Вздох облегчения по народу прошел. Потом Михаил Иванович лесу бесплатного пообещал, ну, словом, всего, без чего строиться нельзя. Гул поднялся на площади. Когда пришли — головы понурили, а тут, гляжу, распрямились. У моей Акулины слезы по щекам ползут в три ручья, она их глотает и все улыбнуться силится, да не может — разучилась улыбаться-то. Младшенькая ее посмотрела на мать, тоже личико сморщила да как заревет. Акулина ей подзатыльник и говорит:

— Дурная, я ж от радости плачу. Нам Советская власть хлеба обещает, помереть не даст.

Вот такой тогда митинг был. Акулина, царство ей небесное, померла уже после Отечественной войны. Старшой у нее — полковник, на самолетах летал, теперича на пензии. Второй в Ленинграде инженером. Среднюю дочку ты должна знать — на Нижнем живет, в материнском доме, сама пятерых растит, а муж у нее шофер. Предпоследнего на фронте убило, а младшенькая, которая на площади тогда заплакала, ученая, вроде тебя, в Челябинске, в институте робит».

После митинга Михаил Иванович со своими товарищами поехал на станцию, где стоял поезд «Октябрьская революция». В том поезде был кинематограф, кыштымцам обещали показать картину. Первыми прибежали мальчишки, а потом стали собираться и взрослые.

С Михаилом Ивановичем приехал и дядя Кирилл. Зашли в вагон. К дяде Кириллу с вопросом обратился корреспондент, который был прикомандирован к поезду. Пока они разговаривали, Калинин вышел на улицу. Они — за ним.

Вечер был тихий и свежий. После одуряющей жары дышалось легко. Сразу за станицей начинался лес. Михаил Иванович туда и направился. Устал за день, хотел отдохнуть в одиночестве. Корреспондент и дядя Кирилл не отставали от него. Леса здесь глухие, вмиг заблудиться можно. Да и лихие люди не перевелись, на одиноких нападали частенько.

Дядя Кирилл знал каждый кустик и каждую тропку. Михаил Иванович шел, опираясь на трость. Кожанка у дяди Кирилла наброшена на плечи.

Выбрались на тропку, пошли по ней. Очутились на небольшой поляне. До войны здесь была смолокурня. Потом все пришло в запустение. Бочонки как были наполнены черным варом, так здесь и остались — люди воевали, не до того. Бочонки от времени рассохлись, вар на жарком солнце расплавился и растекся по поляне лавой. Лава эта затвердела, никакое солнце ее уже не брало.

Михаил Иванович остановился на краю поляны. Сказал дяде Кириллу:

— Сколько добра пропадает!

— Руки не доходят, Михаил Иванович, — ответил дядя Кирилл. Замечание он воспринял как упрек.

— Знаю, знаю. Но край у вас богатый, добро всюду — и в земле, и в озерах, и в лесах. Будет еще оно служить народу!

— И красиво у нас, Михаил Иванович!

— Изумительно! А люди какие! В Каслях смотрели художественное литье. Сейчас там делают бюсты Карла Маркса. До чего же искусные руки у каслинских мастеров. Какую красоту производят. Да, — неожиданно улыбнулся Михаил Иванович, — каслинские рыбаки хотели нас ухой накормить, но, к сожалению, неудача их постигла.

— Какая же?

— Невод порвался. Беда очень огорчила старика-артельщика. Я сегодня несколько раз вспоминал, и мне по-рабочему жаль его.

— Артель знакомая. Деда зовут Зиновием, потомственный рыбак.

— Краю вашему великое будущее принадлежит. Оправимся от разрухи, укрепим свое положение, и тогда увидите, какие тут дела развернем. Товарищ Ленин придает Уралу громадное значение. И мы еще с вами встретимся, Кирилл Иванович.

— Непременно!

Михаил Иванович постучал посошком по затвердевшей лаве вара. Выбрал осколочек, достал платок, аккуратно завернул кусочек и сказал дяде Кириллу:

— Представьте, в Москве трудно достать хорошего вару. А у меня в Кремле знакомый сапожник есть, подарю ему. Вот обрадуется!

— Михаил Иванович! — воскликнул дядя Кирилл. — Мы сколько хотите...

— Спасибо, спасибо! Обрадуется и этому кусочку. Не всегда же будем бедные! Дай срок, разбогатеем — весь мир удивится. И не за горами то время. Не пора ли нам обратно?

Об этой встрече мне рассказывал тоже тятя, рассказывал, понятно, по-своему, знал-то он со слов других. Дядя Кирилл женился поздно, и был у него единственный сын, года на четыре старше меня. Как-то приезжал он в Кыштым, и я с ним познакомилась. Живет в Ленинграде, крупный инженер. У него