в моей сумке, в которой нет ничего, кроме пары книг, карандашей и бутербродов? Тогда я еще не научилась правильно реагировать на его странное поведение. Сейчас я понимаю, что эти слова были первым признаком его психического заболевания и паранойи. В то время еще не было никаких радиоприемников, которые можно было бы дать детям с собой, чтобы определять их местонахождение. Да и сейчас, когда такие возможности появились, это все еще является большой редкостью. Но тогда, в 1998 году, Похитителю представлялось реальной опасностью, что я прячу в своей сумке такое фантастическое средство связи. Настолько реальной, что его больное воображение сковывал страх перед маленьким ребенком, который может разрушить мир, существующий только в его голове.
Его поведение менялось с быстротой молнии: в какой-то момент казалось, что он хочет сделать мое заключение в своем подвале наиболее приятным. Но через секунду он уже видел во мне, маленькой беззащитной девочке, у которой не было ни оружия, ни тем более рации, — врага, угрожающего его жизни. Я стала жертвой сумасшедшего и пешкой в игре его больного воображения. Но тогда я этого не знала. Я не разбиралась в психических заболеваниях — маниях, бредовых состояниях, создающих в больных людях новую реальность. Я относилась к нему как к обычному взрослому человеку, чьи мысли и мотивы я, ребенок, не могла разгадать.
Просьбы и мольбы не помогли. Похититель взял мой рюкзак и направился к двери. Она отворялась внутрь моего застенка, и с этой стороны свободно болталась только круглая ручка, которую можно было вытащить из дерева без особого усилия, стоило только потянуть за нее.
Когда дверь за ним захлопнулась и щелкнул замок, я заплакала. Я была совершенно одна, заперта в голом помещении где-то под землей. Без моего рюкзака, без моих бутербродов, которые мама всего несколько часов назад сделала для меня. Без моих салфеток, в которые они были завернуты. Было ощущение, что я утратила часть себя, что разорвана моя связь с мамой и прошлой жизнью. Я свернулась калачиком на матрасе в углу комнаты и продолжала плакать. Казалось, деревянные стены надвигаются ближе и ближе, а потолок вот-вот обрушится на меня. Я часто и коротко дышала, мне не хватало воздуха, страх охватывал меня все больше. Это было кошмарное чувство.
Став взрослой, я часто думала о том, как смогла пережить этот момент. Ситуация была такой ужасной, что уже в начале моего плена я могла сломаться. Но человеческий разум способен на невозможное — он приводит в действие чувство самосохранения, чтобы не капитулировать в ситуации, не поддающейся никакой логике.
Теперь я вспоминаю, какие внутренние перемены произошли со мной. Разум десятилетней девочки вернулся на уровень четырех- или пятилетнего ребенка. Ребенка, принимающего мир таким, каков он есть; где точкой опоры является не логическое восприятие реальности, а маленькие ритуалы детских буден, необходимые для ощущения нормальности. Необходимые, чтобы не сломаться. Моя ситуация настолько вышла за рамки нормальности, доступной пониманию, что я неосознанно вернулась на этот уровень: я чувствовала себя маленькой, зависимой и свободной от ответственности. Этот человек, заперший меня здесь, внизу, был единственным взрослым, а значит, единственным авторитетом, знающим, как поступать. Нужно просто следовать его указаниям, и все будет в порядке. Тогда все пойдет как всегда: вечерний ритуал — рука мамы на одеяле, ее поцелуй перед сном, легкие удаляющиеся шаги и мягкий свет ночника, заботливо оставленного родным человеком.
Интуитивное возвращение к поведению маленького ребенка стало вторым важным изменением во мне, произошедшим в тот первый день заточения. Это была отчаянная попытка создать в этой безвыходной ситуации свой крошечный островок доверия. Когда Похититель еще раз вернулся в подвал, я попросила его остаться со мной, помочь мне устроиться на ночь и рассказать сказку. Я даже была не против поцелуя перед сном, как это делала мама, прежде чем тихо закрыть за собой дверь моей детской. Все, что угодно, лишь бы сохранить иллюзию нормальности. И он подыграл мне. Из школьной сумки, спрятанной где-то в помещении, он достал книжку со сказками и рассказами, уложил меня на матрас, накрыл тонким одеялом и сел на пол. После чего начал читать: «Принцесса на горошине. Часть 2». Сначала он без конца запинался, выглядел смущенным, тихим голосом рассказывая о принцах и принцессах. Напоследок поцеловал меня в лоб. На секунду я почувствовала себя лежащей в собственной мягкой постельке в моей безопасной детской. Он даже оставил гореть свет.
Как только дверь захлопнулась, мираж исчез, как лопнувший мыльный пузырь.
В эту ночь я не сомкнула глаз. Я крутилась с боку на бок в платье, которое не захотела снимать на ночь. Это нелепое платье было последним, что осталось мне от прошлой жизни.
НАПРАСНАЯ НАДЕЖДА НА СПАСЕНИЕ
Первые недели в заточении
«Австрийские органы власти заняты поисками исчезнувшей девочки, 10-летней Наташи Кампуш. В последний раз ребенка видели 2 марта. Ее след был потерян по дороге в школу. Предположительно девочку, одетую в красную куртку, затащили в белую машину».
«Дело номер XY не раскрыто», 27 марта 1998 г.
Я уже давно слышала Похитителя, прежде чем увидела его в моем застенке на следующий день. Тогда я еще не знала, насколько хорошо защищен вход в подвал, но по медленно приближающимся звукам могла понять, что ему требуется много времени, чтобы в него попасть.
В тот момент, когда он вошел в пятиметровое помещение, я стояла в углу, не отрывая глаз от двери. В этот раз он показался мне еще моложе, чем в день похищения: тщедушный мужчина с юношескими чертами лица, каштановые волосы, разделенные аккуратным пробором — прямо образцовый ученик из пригородной гимназии. Мягкое выражение лица на первый взгляд не предвещало ничего плохого. Но приглядевшись повнимательнее, можно было заметить легкий налет ненормальности, скрытый за невинным и приличным фасадом, по которому немного позже пойдут глубокие трещины.
Я сразу же накинулась на него с вопросами: «Когда ты меня отпустишь?», «Зачем ты меня здесь держишь?», «Что ты сделаешь со мной?» Он отвечал односложно и внимательно наблюдал за каждым моим движением. Так не выпускают из поля зрения пойманное животное: он ни разу не повернулся ко мне спиной, а я не должна была приближаться к нему ближе чем на метр.
Я попыталась ему угрожать: «Если ты меня сейчас же не отпустишь, получишь огромные неприятности! Полиция уже давно меня ищет, обязательно найдет и скоро будет тут! Тогда тебя отправят в тюрьму! Ты же этого не хочешь?», «Отпусти меня, и все будет в порядке», «Пожалуйста, ну ты же меня отпустишь?»
Он пообещал, что вскоре выпустит меня. И посчитав, что ответил на все мои вопросы, повернулся к двери, вышел и запер дверь снаружи. Я напряженно прислушивалась в надежде, что он передумает и вернется. Ничего не произошло. Я была полностью отрезана от внешнего мира. Сюда не проникало ни звука. Сквозь щели стенных панелей не пробивалось ни лучика света. Воздух был спертым, и как бы покрывал меня липкой пленкой, которую невозможно с себя содрать. Единственным звуком был шум вентилятора, гнавшего воздух по трубе на крыше через гараж в мою тюрьму. Это было истинной пыткой: день и ночь крошечное пространство заполняло беспрерывное жужжание, со временем становящееся невыносимым и резким, и я зажимала уши руками, чтобы избавиться от него. Когда вентилятор перегревался, то начинал издавать вонь, а лопасти деформировались. Зудящий звук становился медленнее, а к нему присоединялось: «Цок. Цок. Цок». А между ними снова жужжание. Были дни, когда этот мучительный звук заполнял не только все углы комнаты, но и каждую клеточку моего мозга.
В первые дни Похититель оставлял гореть свет круглые сутки. Я сама попросила его об этом, так как боялась одиночества в кромешной тьме, в которую погружался подвал, как только он выкручивал лампочку. Но постоянное яркое освещение было ненамного лучше. От него болели глаза, и я впала в искусственное состояние бодрствования, из которого больше не выходила: даже когда я накидывала на голову одеяло, чтобы приглушить свет, мой сон был беспокойным и поверхностным. Страх и слепящий свет позволяли мне находиться только в состоянии легкой дремы, каждый раз пробуждаясь от которой, я думала, что сейчас
