— Куда выгнал-то? — рот у меня сам собою открылся. — На улицу? Обратно в подвалы?
Юрик скривился так, будто вместо огурца прожевал сейчас как минимум дохлую крысу.
— Ты не беспокойся, такие не пропадут. Это не жертвы… то есть жертвы, конечно, но уже не только и не столько. Мне лично плевать, что им восемнадцать не стукнуло. Дерьмо — оно обратно в конфетку не превратится… как ты над ним ни прыгай, ни воспитывай. Так что погуляют на воле до совершеннолетия, а после — по всей строгости.
У меня это в голове не умещалось. Впрочем, в ней, гудящей и тяжелой, вообще уже ничего не умещалось. Некстати вспомнился великий педагог Валуев… что-то похожее он когда-то внушал, ковыряясь вилкой в салате. И, что самое ужасное, я понимал: Осоргин прав.
— Ну а тем, которые просто тупые и наглые, — продолжал тот, — я показал, на что способен — и всё… одноразовая горькая микстура.
— Не понял?!
— А что тут понимать? — присвистнул Юрик. — Тут не понимать, тут пороть надо… Банально и ремнем. Чтобы помнила мелочь…
Вот так вот. Мир обрушился на меня бетонной плитой, придавил и расплющил. В «Струне»?! Ремнем, и главное — банально?! А ты, Костя, всего лишь врезал школьному хулигану, посмевшему над тобой издеваться. И пожалуйста, тебе весь джентльменский набор — тайные казематы, Мраморный зал, Коридор Прощения… И в качестве финального аккорда — Лунное поле.
Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром…
Да сгинете вы и ваш спятивший мир! Ни за что. Просто за оплеуху, в то время как судьи твои… А что, собственно, судьи? Осоргина среди них не было. Иначе не сидели бы мы сейчас за ополовиненной бутылкой… какой, кстати, по счету? Ладно, я тогда не сумел разглядеть лиц моих судей, но уж они-то меня изучили вдоль и поперек…
Значит, и Юрика могут вот так же взять за шиворот и уволочь на допросы? А после — коридорчиком? Уж его-то щадить не станут — предатель, враг, прокравшийся в ряды. Поленьев ему в костер, поленьев! Мне, кстати, тоже. Тоже ведь прокрался, и в любой момент могут взять за ушко… особенно если потеряю самоконтроль… а я его уже потерял… «всё плывет и всё качается, то ли вечер, то ли день… вот такая получается, извините, дребедень».
Нет, хватит этих железнодорожных соревнований.
— А теперь видишь как тихо, — он явно хвалился. Даже не скрывал этого. — Десять вечера, а все почти спят. Даже воспитатели… Некоторые… У нас порядок не для галочки и дисциплина не для начальства. Ровно тот минимум, без которого всё сползает в бардак. Всё по уму делали… чтобы не перегибалась палка… но и чтобы всё-таки она была. Березовая…
И вновь вспомнился господин Валуев со своим своими таинственными методами воспитания хулигана Исаева.
— А что, дружки «с воли» не подкатывали? — задал я естественный вопрос.
— Почему же? — Юрик слегка удивился. — Само собой, крутились около. Возбухали, понятия пытались втолковать.
— И как?
— А легко! — Осоргина, кажется все-таки слегка повело. — Спросишь такого вот великовозрастного: тебе сколько, милок? Он говорит: «двадцать». Ну, я ему и объясняю политику «Струны» в действии.
Я невольно покосился на кулак с наколкой. Аргумент увесистый, нет спора. Только вот насколько долгоиграющий?
— И отвалили? — из вредности усомнился я. — Не верится как-то.
— Нет, естественно, — Юрка протянул руки к гитаре и, взяв ее, погладил струны. Будто бы успокаивал: ничего, мол, эти мучители больше не вернутся. По крайней мере, сегодня. Все на боевых воспитательных постах.
Юрка заиграл неспешную мелодию. Взял пару аккордов и запел:
Будет. Вот прямо в этот самый стакан. Я уже чувствую, что будет и скоро. Мозгам уже нельзя, а нутро еще принимает, оно у меня большое и глупое. И скоро я, наверное, о чем-нибудь проболтаюсь. Язык… «надлежит отсечь… ибо сказано: язык твой — враг мой». Или наоборот?
Юрик бросил напевать и заиграл что-то, похоже, испанское.
— Они и сейчас порой возвращаются, — выдержав долгую паузу, добавил он. — Когда подросшие, с зоны, проблем никаких. А вот если шпана, тут уже хуже. Тут уже просто так не пугнешь. Работать с ними приходится. Тяжело, а надо. — Он усмехнулся. — Ведь тоже дети, еще глупее наших будут!
Я вдруг заметил, что улыбаюсь. Какая-то легкость, проникшая в мое тело, заставляла переживать все совсем по-другому, и даже отмороженные вшивые бомжата, способные убить пьяницу за десять рублей, и те казались мне чем-то близким, родным и жаждущим нашей опеки. И Высокая Струна здесь не при чем. Это было совсем другое.
Может быть, ветер? Он, прокравшись наконец в нашу комнату, оживил мое полудохлое настроение, напомнил, что мир — это не душная пустота внутри черепной коробки, а накатившие из темноты лесные запахи, негромкие, но отчетливые птичьи голоса, игрушечные фонарики звезд…
— Работаем, стараемся, — Осоргин улыбнулся в ответ. Его пальцы ловко перебирали струны, инструмент, словно признав хозяина, звучал четко и радостно. Совсем по-земному. В отличие от той Струны.
— Остался тут кто-нибудь?
— А как же. Еще как остался! Самые активные стали. Видел Ника?
Я кивнул. Тот парень с КПП. Тоже, видно, не из престижного лицея он тут взялся. Почти у всех здешних за спиной — «наркомовские» подвалы, панель, темное, илистое дно…
— Видишь, сумели ж мы его завлечь. Чем, главное? Оружием.
Еще одна невидимая, но оттого не менее бетонная плита шлепнулась на мою бренную голову.
— Да не в том смысле! Холодным оружием, старинным. Парень раньше только одно и думал, как бы слинять. Злоязыкий такой был, даже мне доставалось. Чуть что — в кулаки. Даже на меня рыпаться пробовал, ну, я физиотерапию ему провел, чуть помогло, да вот именно что чуть.
Юрик ударил по струнам, и музыка изменилась. Теперь она стала медленной, плавной и удивительно сонной. Самое время для ночных тропинок, пьянящего запаха жасмина. Плюс к тому факелы, шпаги и благородные идальго.
— А потом, — продолжи он, — я экскурсию нашим гаврикам устроил. В Столицу, в Оружейную Палату. Привез их туда и давай рассказывать. Вижу, господин Власов у стенда с мечами застыл, рот распахнул и слова сказать не может. Первый раз заткнулся! Ну, думаю, Юрка, процесс пошел…
Он взглянул на меня столь выразительно, что я практически сразу сообразил, что мне следует делать. Рука, будто сама собой потянулась к бутылке. Помидоры сжались на своем блюдце, словно понимая, что двое из них очень скоро навеки покинут ряды.
Эх, «Провинциалка»! Хорошо, когда все родное. Безо всяких гуашей!
— А потом уже началось! — сказал Юрик. — Сейчас-то Ник у нас спец. Малышню фехтованию обучает, сам уже на кандидата в мастера идет, да и профессию себе выбрал…
— Историк, — безапелляционно заявил я.
— Правильно. Совершенно верно. Уже поступил на истфак. Правда, университет не потянули. В педагогический.
Мне малость полегчало. Временно, конечно. Еще аукнется мне эта «Провинциалка». Ох и аукнется!
