пепел, такое счастье! А вот угол срезать по краешку лисьих лабиринтов — милое дело.
Очередная подворотня закончилась. Впереди, в устье одной из улочек, темнела застава коричневых и влипшая в неё, как в паутину, давешняя карета с герцогскими гербами ол Жернайры. Сам владелец лично ругался с офицером, которого Нарк с удивлением узнал.
— Ол Баррейя! — выпалил он, толкая Шонека в бок.
— Послушаем? — сказал Воробей и тут же направился к месту спектакля.
Происходило всё на углу, где Ласточкина улица, вволю навилявшись вдоль канала, сходилась с улицей Хада Великого и образовывала треугольник. Третий угол этой площадки примыкал к Старой Храмовой улице, напротив храма Таго. Одна из белокаменных усадеб Старой Храмовой как раз нависала над коричневыми, преградившими дорогу ол Жернайре, и её широкая угловая башенка резко выделялась привозным белым мрамором на фоне кирпичных домиков Ласточкиной.
— Вы напрашиваетесь на серьёзные неприятности! — фальцетом грозил ол Жернайра.
— По храмовой площади запрещено ездить верхом или в экипажах, — говорил лорд тэрко. Судя по интонации — примерно в десятый раз за четверть часа. Стражники откровенно скучали. Только трое церковников-белых изображали живейший интерес. Ол Жернайра жестикулировал и, кажется, брызгал слюной. Лорд тэрко терпел с каменным лицом. Только где-то в складке у рта крылось брезгливое отвращение. — На храмовой площади можно появляться только пешими. Вы можете объехать или пройти пешком.
— Много воли забрали, лорд герцог! — сквозь зубы процедил ол Жернайра. — Что-то не припомню, чтобы при старом тэрко такие ограничения касались высшего дворянства.
— Что-то не припомню, чтобы при старом тэрко из дома можно было выйти безоружным и вернуться живым, — зло бросил ол Баррейя, но тут же вернул на лицо прежнее выражение. — В моём городе, — раздельно продолжил он, — перед законом и Вечными все равны.
— И вы лично караулите, чтобы никто не проехал? — почти сплюнул ол Жернайра.
— Хоть это и не ваше дело, лорд герцог, я лично обходил посты. И не зря: помог вот одному высокопоставленному лицу не навлечь на себя гнев Вечных и Его Святейшества.
Ол Жернайра сверкнул глазами.
— За спину Мастера Джатохе прячетесь? Разве городская стража — не светское учреждение? Я доведу это до Его Величества!
— Не сомневаюсь, — буркнул тэрко.
Ол Жернайра нехорошо улыбнулся и сказал тихо, так что кроме лорда тэрко расслышал только Нарк с его феноменальным слухом:
— Как вы полагаете, Его Величество поверит, что Святейший Мастер готовит заговор, переманивая стражу и армию под белые знамёна?
Ол Баррейя сохранил невозмутимое лицо, но не без труда. Нарк быстро повторил услышанное для друзей, когда ол Жернайра продолжил.
— Джатохе, конечно, выкрутится. А вот его прихвостней…
Что именно ждёт прихвостней, присутствующие не узнали. В затылок ол Жернайре метко вляпался комок подсохшего конского дерьма. Воробей удивлённо оглянулся на Шонека — тот уже нагибался за второй порцией. Герцог в бешенстве повернулся — как раз, чтобы получить в лицо сразу от двоих, под ехидное пение Нарка:
— Сверх камзола голова
нахлобучена,
жалко, думать голова
не обучена…
Ол Жернайра со сдавленным рыком кинулся к ним, одной рукой вытирая лицо, а другой выхватывая меч. Мальчишки бросились врассыпную, продолжая горланить с разных углов площадки старую песенку, ходившую среди ачаро и подмастерьев ещё с прошлогоднего скандала, когда ол Жернайра едва не потерял место в Совете за то, что слишком нагло путал городские деньги со своими:
— Лапа в герцогском гербе
загребущая:
всю казну гребёт к себе,
проклятущая!..
Никого он не догнал, разумеется.
Собрались запыхавшиеся и довольные ребята на пустыре возле Серпного переулка. Глухо пахло дымом от ям углежогов.
— Чего ты, Шон? — смеясь, спросил Воробей. — Ты ол Жернайру так не любишь?
— Ну… — Шонек задумчиво потрепал Кудлаша за ухо. — Это тоже. Ол Баррейя, он, просто, вроде как наш…
— Это как?
— Ну… Кошка говорит… и Лорд тоже… Он достойный человек и достойный противник.
— Тоэ на дзоэ лэ,
Доэ на тойтэ мэ, — певуче сказал Нарк. — В смысле, 'Дайте мне, Вечные, достойных врагов, а достойных друзей я сам выберу'. Или 'найду'. Как-то так. Это из 'О Дзи', — он смутился и замолчал.
— Правильно, — сказал Шонек. — Ол Баррейя — хороший человек, хоть и герцог. И чего это какой-то ол Жернайра на него тявкает!
Воробей рассмеялся. Перепрыгнул бревно, выглядывающее из кустистой сухой травы, которую прибило к земле утренними морозами. Его тёзка вспорхнул, укоризненно чирикнул что-то и сел ему на голову, зарываясь лапками в волосы.
— Не щипайся! — сказал мальчишка, расплываясь в улыбке. — Шонек, ты с нами, домой?
— Нет, — тот мотнул головой. — Я к Мийгуту.
Квартал художников располагался на Глинянке. Во всяком случае, та его часть, которая интересовала Шонека. Впервые мальчишка забрёл туда несколько лун назад, за бумагой для рисования; зашёл — и застыл, не зная, какой из сотен сортов бумаги выбрать. До того у внука нищего монаха никогда не было достаточно денег, чтобы покупать какую-то другую бумагу, кроме дешёвой лыковой, в которую и рыбу заворачивают, и долговые расписки на которой пишут. А тут, в наглухо законопаченной, душной и пахнущей книжной пылью лавке можно было заблудиться между полками.
— Доброго дня… Тебе чего? — спросил мальчишка-подмастерье, выглядывая из-за шкафа в глубине лавки. Подмастерью было не больше лет, чем Шонеку, и он не так давно приехал из одной из северных провинций, судя по выговору.
— Мне это… Бумага нужна… — тихо сказал Шонек, зачарованно любуясь напольной бронзовой вазой с эмалевым узором. Казалось, что зелёная и жёлтая эмаль не нанесена на старый металл художником, а сама проступила сквозь поверхность.
— Писчая? Обёрточная? Для ширмы? — деловито спрашивал мальчишка, подойдя ближе. Пальцы у него были длинные и тонкие, с цветными пятнами и въевшимися в ногти чернилами.
— Не, — помотал головой Шонек. — Для рисования.
— Рисовая? Бамбуковая? Папирус? Прошлихтованная, непрошлихтованная или наполовину? Рулон, свиток, листы? Цветная или белая? Или позолоченная?
Шонек потеряно молчал.
— Ты чего? — удивился продавец.
— Я это… Не знаю. Мне чтобы рисовать. Тушью.
— Наброски делать?
— Да, — оживился Шонек. — Наброски.
Продавец скрылся между шкафами, стукнул дверцей, пошуршал чем-то и вернулся с несколькими стопками бумаги.
— Вот, смотри. Это, значит, илирская, 'цуа' называется. Это если надо, чтобы рисунок расплывчатый был, нешлихтованная. Эта наполовину прошлихтованная, чтобы воду хуже впитывать. Чтобы почётче, значит, рисунок получался. Эта цуа обычная, по два рыжих за пачку. А вот эта — сам глянь! — мальчишка
