вообще нет физических недостатков!.. Сделали по спецзаказу. Специально для меня.
И было бешеное желание перед кем-нибудь похвастаться. Какая классная у меня игрушка!
«Ну а что, — думал Эд, тяжело дыша, обессиленно зарываясь лицом в спутанные Рогволдовы патлы. — Я же тоже… И в модели мог бы, в конце концов… и вообще… Не приходило мне это сроду в голову, но чисто по данным — мог бы… Он бы и у нас от меня не ушел…» — «У нас — ушел бы. ОН — ушел бы. У нас тебе такое не по карману».
Он перевернулся на спину, посадил Рогволда себе на грудь и начал все сначала. И были стоны и судороги, и колебались отсветы на запрокинутом безумном лице. А потом это лицо оказалось совсем близко — и хищно, открывая зубы, приподнялась верхняя губа… (Даже зубы, блин. Хоть на рекламу зубной пасты. И нечищенные, небось, отродясь.)
…И когда, зверея сам, сжав челюсти, он раз за разом под мышки вздергивал под собой придавленное тело — вздергивал и отпускал, в ритме собственных движений, и, отпуская, видел под собой спину Рогволда, цепочку позвонков между вздувшимися мускулами — всплыла непонятно к кому обращенная злорадная мысль: а вот попробуйте меня сейчас оттащить. Только если убьете. Причем скорее всего — обоих.
Вздрагивая, тянулся острый огонек свечи. Последние секунды, когда сведены мышцы, когда вся жизнь, как на кончике иглы, в этой штуке… которая, распираемая, будто готова лопнуть — перезрелым бананом… почти боль, последние секунды, вот сейчас, вот… и у него то же самое, он мой, этот парень, я его завел, я в нем… еще, вот, все, напоследок, до упора, все, не могу больше… И еле сдерживаешься, чтобы не впиться зубами в скользкое от пота чужое плечо. Вот, вот… О-о-о…
…На спине. На животе. На четвереньках. Валетом — «шестьдесят девять». «Шестидевяткой» они и отключились — и, проснувшись утром (днем, скорее, если быть точным), Эд сперва отодвинул от лица Рогволдово колено, а затем вспомнил, где он, Эд, и что с ним. Тогда же выяснилось, что накануне они ухитрились уделать даже ковер над кроватью — кто потом этот ковер отчищал и что сказал, Эд не узнал и предпочел над этим не задумываться.
НАСТОЯЩЕЕ
…Он лежал долго. Полудремал, трясясь в ознобе и кутаясь в одеяло. Потом согрелся. Вроде. Хотя все равно самочувствие было — словно подскочила температура. Может, и подскочила… Но мерять температуру он не стал, а нашел в аптечке и принял таблетку аспирина, запив водой из канистры. Долго сидел за складным столиком, тупо разглядывая полосы на выцвевшей ткани — в прошлом синие и желтые. Никто не шел.
ПРОШЛОЕ
…Что лицо Ингигерд всплыло тогда — а он отмахнулся? И явившаяся мысль запомнилась почти дословно: девушка прелестна, я бы согласился и на девушку, но рядом с таким парнем… А позже — холодно: так вот что будет, если заставить меня в здравом уме и твердой памяти выбирать между мужчиной и женщиной… Впрочем, он всегда это знал.
…И те несколько раз, когда они по-настоящему менялись местами. ТАК Эд не любил, никому с собой такого не позволял — но все тормоза в голове слетели в первую же ночь. В прорези ставен желтая луна смотрела на творящееся в комнате непотребство.
НАСТОЯЩЕЕ
…Тогда он стянул носки, обул (за неимением сгинувших в пучине времен кроссовок) старые сандалии, превращенные в тапочки путем усекновения ремешков и пряжек, и потащился на раскоп.
Они все были там. И все там было как прежде. Они даже не удивились, увидев его. Витька помахал рукой, Диночка подмигнула, остальные и вовсе подняли головы, посмотрели и снова занялись своим делом. И только Дядя Степа, человек старого закала, убежденный в своей ответственности за моральный облик подчиненных, отложил лопату, выбрался наверх и, обтерев лысину грязной ладонью, угрюмо осведомился:
— Ты зачем девушку обидел?
— Случайно, — сказал Эд.
Дядя Степа молча его разглядывал; затем решительно взял за плечо.
— А ну пошли отойдем…
Отошли. Сели рядом на дальнем краю раскопа. Кривясь, Эд ерзал, устраиваясь поудобнее. Струйками потек вниз песок.
— Тебя что, били? — спросил Дядя Степа.
Эд мотнул головой — и молча взялся за затылок. Дядя Степа опасливо отодвинулся. Ладно, пусть, в конце концов, думают, что я с похмелья…
Дядя Степа снова почесал голову. Грязные пальцы оставили полосы на потной лысине. Как тогда у Рогволда на щеке…
— Эдик, что случилось?
— Ничего.
— Плохо выглядишь, — заявил Дядя Степа.
Эд пожал плечами. Глядел вниз, на осыпающийся склон. Здесь я ходил. Здесь меня подсаживали на коня. А вон там были ворота, у которых она упала. А у Дяди Степы в палатке стоит ящик, в котором она лежит. То, что от нее осталось…
Он шевельнул ногой, и крупный темный песок заструился с новой силой. Над рыхлыми кучами раскачивалась обшарпанная коричневая бывшая сандалия. А в моих кроссовках, небось, еще будет щеголять какой-нибудь монгольский хан…
«Монголам вы подсобили. И Ивана Грозного спасли…» — «А чего я-то? Я ничего не делал!» — «Ты, ты. Брось». — «А еще неизвестно, как бы иначе вышло!»
Ладно.
— Ты когда успел так обрасти?
Эд пожал плечами. У него не было сил что-то сочинять. Правда все равно никому не придет в голову.
— Когда Галя уехала? — помолчав, спросил он.
Дядя Степа развел руками.
— Вчера после обеда. Ахмет отвез на «газике». Или она тут ночевать должна была?
Вчера. Вчера. «Или ночевать должна была?» Вчера… Две последних недели его жизни уложились здесь в сутки с небольшим.
— Просила от ее имени дать тебе по морде.
Эд послушно усмехнулся. Добрый человек Дядя Степа…
Почему-то вспомнился погибший рыжий стражник — вся-то его дружеская симпатия ко мне объяснялась тем, что я переключил на себя внимание Рогволда и тем избавил его, рыжего, от сомнительных прелестей однополой любви…
— Ты сегодня будешь работать или поедешь прощения просить?
— Поеду, наверно, — отозвался Эд. — «Газик» дадите?
— Не дам, — поднимаясь, спокойно ответил Дядя Степа. — Ты не девушка. Доберешься.
Он не поехал в город. По мобильнику позвонил родителям в Питер — подошла мать. Они, разумеется, ничего не знали и не хватились его — слушая материн голос, он тихо этому радовался, когда она вдруг
