– Я нечаянно…
– Ничего, ему идет. Он такой… похожий на это слово. Ну я пойду.
Она собрала свою разомлевшую живность, сделала знак коту. Уже в дверях обернулась:
– Я знаю, что у тебя по самбо какой-то пояс…
– Пояс – в карате. В самбо разряды. Но я сейчас ушу занимаюсь.
– Понятно. Но ты берегись, ладно? Ты и тогда без башни был, и сейчас…
– Без башни… – с отсутствующим видом произнес Андрей. – А что это за башня такая, а?
Кэт вздохнула:
– Башня вроде Вавилонской. До небес. А внутри поселится Эйдолон.
– Кать, вы что, в «Хексена» всей компанией на досуге режетесь?
Кэт захлопала глазами, ящерка на малахитовой подвеске быстро-быстро замигала.
– Игра такая есть, компьютерная. В ней главный гад называется Эйдолон и имеет вид ящера. Сидит на троне.
– Слу-ушай… – радостно сказала Кэт. – Эйдолон в виде ящера… чудесно! Он ведь «эйдолон» от греческого «эйдос», образ, как «идол»… Идолище.
– Ты чему так радуешься?
– Ну как же! Это же архетип, понимаешь? В конце концов герой сражается с Кощеем или с идолищем, с Эйдолоном или ящером. Оно не новое, значит, его уже побеждали, понимаешь?
От избытка чувств Кэт мазнула Андрея губами по щеке.
– Спасибо. С нами Бог и два милиционера! Удачи!
И ссыпалась вниз по лестнице наперегонки с котом.
Насчет милиционеров Андрей не понял, и фраза засела в голове, как гвоздь в стене. Ночь он промаялся, ему снился то последний этап «Хексена» с побоищем во дворце ящера-Эйдолона, то оставшийся от ящера скелет, вросший в землю на поляне в Нескучном саду, то нагло жрущий шоколадку серебряный дракончик. С утра пришлось тащиться на работу, а по пути домой Андрей неожиданно для себя зашел в первую попавшуюся церковь. Служба то ли закончилась, то ли еще не начиналась, В храме было темновато и душно, но прохладнее, чем снаружи. Как себя вести в церкви, Андрей не знал. Стоял и разглядывал иконостас, роспись, отдельные иконы на стенах. Одна, в монашеском черном, с книгой в руке, показалась похожа на тетю Полю. Только тетя Поля никогда не была такой строгой. Виновато оглядываясь на икону, Андрей купил свечку и пошел ее ставить. Нахмуренная бабка, увидев его колебания, спросила ворчливо:
– За здравие ставишь?
– За упокой.
– Сюда давай. Вот от этой подожжи, сюда вставляй. Да перекрестись, неуч! – Бабка перекрестилась сама, подавая пример. – И помолись за… Да ты за кого ставишь?
– За тетку. То есть она отцу тетка. Тетя Поля, Полина Петровна.
– За рабу Божию Прасковью, значит. Усопшую в бозе.
Не дожидаясь благодарности, бабка засеменила в другую часть церкви. Андрей остался в растерянности – молиться он не умел, даже не знал, как это делается. Крутились в голове обрывки: «Отче наш, иже еси на небеси…» Или «сущий на небеси»?
И тут он увидел невероятно колоритного парня – чистый байкер, при всех своих заклепках, под короткой кожаной курткой черная футболка с оттиском «Blind Guardian». Парень стоял на коленях перед иконой Богоматери и молился. Ну просто по Пушкину: «Жил на свете рыцарь бедный…» Вот с такого надо писать Лоэнгрина, рыцаря Грааля…
– Спасибо, Господи, – шепнул Андрей и быстро пошел прочь.
Интермедия
МИСТЕРИЯ
Я бреду огромным лабиринтом. У лабиринта нет ни конца, ни начала. Никто еще не проходил его весь. Здесь можно бродить всю жизнь – и так и не обрести выхода. Стремящийся куда-то – не найдет дороги. Сворачиваешь за угол, проходишь немного, возвращаешься – все иное. И не можешь узнать, был ты здесь или не был. Лабиринт подобен Гераклитовой реке: покинув раз какое-то место, не найдешь его вторично. Люди торопятся мимо, торопятся мне навстречу, страшатся заблудиться в бесконечной путанице переходов. Я же никуда не стремлюсь, никуда не спешу и потому знаю, что путь мой предуказан, хотя и недоступен познанию, и я обрету выход, когда придет мой час.
Восточные божки с непроницаемыми ликами улыбаются мне ласково, ведут любезные речи. Я прохожу мимо – и слышу, как они переговариваются у меня за спиной на своем птичьем наречии, бросают мне вслед – то ли благословение, то ли проклятие. Темноликие идолы с каменными чертами выходят мне навстречу, заманивают в свои темные пещеры, увешанные звериными шкурами. Мимо, мимо! Мой путь лежит дальше.
Останавливаюсь у грота, сверкающего хрусталем и металлом. Из грота является отроковица, приветствует меня учтиво. Я задаю ей вопрос – и дева отвечает мне речью, странной на устах столь юных: будто отроковица сия умудрена множеством прожитых лет. Благодарю и иду дальше.
По переходам лабиринта несутся адские колесницы, готовые смести неосторожного путника. Я уклоняюсь от них, сворачиваю в узкое ущелье, небо над коим сокрыто сплетением как бы великаньих рук. Зато сюда не протиснуться колесницам.
