даром... Кстати: я так понял, вопроса о том, почему и зачем их выселяли, у вас не возникает?
— Это вы про что? — толстуха в розовой кофте сложила губки гусиным клювиком.
— Значит, понимаете, — усмехнулся Власов.
— Вы что, нацистской пропаганде верите? — толстуха, не стесняясь, покрутила пальцем у виска. — Они же всё врут! Нацикам всё время нужно кого-нибудь убивать, вот они и убивали юде!
— Нацистам просто нужна была жертва, на которую можно натравить народ и отвлечь его от борьбы за свободу, — расшифровал плешивый. — А юде преследовали всегда и везде, так что они оказались удобной жертвой...
— Если кого-то преследуют всегда и везде, то, может быть, виноват в этом он сам, а не преследователи? — поинтересовался Власов.
— Всё понятно! — провозгласила толстуха. — Вы антисемит!
— Вы сочувствуете Визенталю? — Фридрих произнёс это таким тоном, что женщина невольно втянула голову в плечи. — Я спрашиваю потому, что это бессмысленное слово сейчас используют только визенталевцы и им сочувствующие. Бессмысленное хотя бы потому, что не все семиты — юде, и не все юде — семиты. Как показали расологические исследования, юде представляют собой смесь различных расовых типов...
— Какая разница, как называть юдофобию? — перебил Эдик, которому явно не хотелось вдаваться в эту тему. — Слова — это условность.
— Тогда давайте называть демократию дерьмокрадией, — предложил Власов. — Это же условность?
Переводчик Рональдса запнулся, не зная как перевести каламбур.
— Ну хорошо, хорошо, если вам так нравится, пусть будет юдофобия, — Эдик обвёл глазами аудиторию, ища поддержки. — Но неужели вы, современный грамотный человек, и в самом деле считаете юде исчадиями ада?
— Нет, — спокойно сказал Власов, — Я считаю юде талантливым и интересным народом. Хотя, может быть, и не настолько талантливым и интересным, как думают сами юде. И болезненная юдофобия мне не нравится так же, как и всё болезненное вообще. Однако разумная осторожность...
— Любая фобия — болезнь мозга! — всё не унималась розовокофточная. Эдик бросил на неё досадливый взгляд, в котором читалось сакраментальное «как бы заткнуть эту дуру».
— Не обязательно, — заметил Власов. — Фобия — это страх. Когда страх необоснован, это действительно тревожный симптом. Но есть вещи, которых и в самом деле следует опасаться. Не ненавидеть, не страшиться, а именно опасаться. Вы хотели бы встретиться на улице с голодным львом? — спросил он плешивого.
— Это вы про юде? — ответил тот вопросом на вопрос.
— Нет, это я про льва. Так да или нет?
— Допустим, не хотел бы. Ну и что? — с вызовом произнес Эдик.
— При этом о вас нельзя же сказать, что вы ненавидите львов? Скорее всего, вам нравится этот красивый и сильный зверь. Если вас сравнят со львом, вам будет приятно. Если вам скажут, что популяция львов в Африке гибнет, вы, может быть, пожертвуете небольшую сумму денег на её сохранение. И, конечно, с удовольствием сводите своих детей в зоопарк, чтобы они посмотрели на льва... Итак, вы не испытываете ни малейшей ненависти ко львам. Более того, львы вам симпатичны. Вы только не хотите встречаться с львом на улице. И если лев сбежит из зоопарка, а полицейский его застрелит, вы будете благодарны этому полицейскому, не так ли?
— Лев — это опасный хищник, — вмешалась женщина с горящими глазами, — получается, вы навязываете нам сравнение юде с хищниками...
— О нет, я не сравнивал бы юде со львами, — усмехнулся Власов. — Я просто хотел показать вам разницу между ненавистью и разумной осторожностью. Можно опасаться кого-то или чего-то, не испытывая к нему никакой ненависти, даже симпатизируя ему. Фанатичный ненавистник львов поехал бы в Африку их истреблять, даже рискуя жизнью. А человек разумный не хочет рисковать жизнью ради уничтожения львов и вообще не желает им гибели. Он просто не хочет видеть львов на той улице, по которой он ходит. Пусть львы живут у себя в Африке. Вот и всё.
— И пусть юде живут в палестинских песках, — саркастически заключил Эдик. — Хорош вывод!
— А чем он вам не нравится? — парировал Фридрих.
— Да тем, что вы не доказали, будто юде чем-то опасны, — нашёлся собеседник.
— За меня это доказала история, — пожал плечами Власов. — Вы сами сказали: везде, где жили юде, возникала юдофобия.
— Все дело в элементарной зависти! — воскликнул Юрий. — Вам что, неизвестно, что двоечники всегда ненавидят отличников? Ни один умный человек в истории не разделял этих идиотских предрассудков насчёт юде!
— Вынужден вас разочаровать, — вздохнул Власов. — Скорее уж, трудно найти умного человека, который бы в известной степени их не разделял. Кикеро, Сенека, Такит, Юстиниан, Эразм, Бруно, Вольтер, Наполеон, Франклин, Вошингтон, Черчилль — этого вам достаточно? Я намеренно не называю русских и дойчских имён. В традиционной Германии, кстати говоря, юдофобия была распространена меньше, чем в других странах.
— Кто это вам сказал такую глупость? — не удержался Игорь.
— Иначе юде не жили бы в Германии столь долго и в таком количестве, — пожал плечами Власов.
— Им просто некуда было бежать из Германии! Кругом бушевал антисемитизм! — всё лезла розовокофточная.
— Я и говорю: значит, в Германии его было меньше...
— Умные люди тоже подвержены влиянию своего времени и своей среды, — перебил Юрий, не желая оставлять без ответа прошлый тезис. — Разумеется, юдофобия возникла не на пустом месте. С одной стороны, как я сказал, зависть к более умным и успешным — это мотив простонародья...
— Вы так убеждены в интеллектуальном превосходстве юде? — осведомился Фридрих. — Может быть, вы считаете их «богоизбранным народом»?
— Вовсе нет, — возразил молодой человек. — Их таланты имеют простое материалистическое объяснение: тысячелетиями живя во враждебном окружении, они прошли естественный отбор.
— Значит, юдофобия все же первична по отношению к талантам, — заметил Власов, — и, более того, пошла на пользу самим же юде. Во всяком случае, так следует из ваших слов...
— Не прикидывайтесь, будто не знаете, что такое положительная обратная связь, — поморщился Юрий. — И потом, есть вторая причина, первичная, если угодно. Это то, что на протяжении этих тысячелетий юде сохраняли свою национальную идентичность. Не имея не только собственной государственности, но даже собственной территории компактного проживания, они сумели остаться собой, не подвергнуться ассимиляции. Насколько я знаю, такое не удавалось больше ни одному народу, включая создателей великих империй древности, ныне полностью исчезнувших... Так что юдофобия — это банальная ненависть к тем, кто не желает становиться таким, как ты.
— Да, верно, — кивнул Власов, — юде действительно проявили потрясающую способность к самосохранению. Но если сформулировать вашу мысль чуть в других терминах, то она звучит так: юде всегда оставались чужими по отношению к тем странам и народам, среди которых жили, и принципиально не хотели становиться своими. Что же странного в ответной реакции этих народов? Гостям все же положено несколько меньше прав, чем хозяевам, не так ли? Особенно если эти гости не очень-то склонны уважать хозяев и считаться с их интересами... Что произошло в той же Германии во время Ваймарской республики? Когда в руки юде попала власть — власть денег и газетных страниц прежде всего — они использовали её для того, чтобы бесстыдно наживаться, продавать Германию иностранцам, а также тешить свою ненависть к другим народам, особенно к дойчам. В том числе используя так называемую свободу прессы. Которая сводилась к свободе пропаганды коммунизма и прочих подрывных учений, клеветы на дойчей и Германию. А также к описанию и смакованию различных извращений.
— Вы ничего не понимаете! Это было золотое время! — воскликнул на плохом дойчском какой-то бородатый старичок, доселе сидевший тихо. — С точки зрения культуролога, в двадцатые годы Берлин был
