можно ожидать от служительницы китайского чайного клуба. — Хорошо. Я израильский офицер. Меня зовут Эстер Шляйм.
Власов, наконец, сообразил, что за акцент звучит в её речи.
— Шляйм, да, — продолжала она. — По-русски будет «слизь». Мне нравится, как это звучит по- русски, это выразительнее. Потешная фамилия, правда? Когда-то ваш император, Иосиф II, приказал дать всем юде, проживающим на его землях, фамилии. Этим занимались специальные комиссии. Комиссии брали взятки, и если деньги были хорошие, то юде получал хорошую фамилию. А если денег было мало или совсем не было, фамилию давали смешную. Или оскорбительную...
— Это было только на территории Восточной Галиции, — перебил Фридрих, знавший как об этой истории, так и о ее использовании в пропагандистских целях. — На глухой окраине, вдали от контроля столичных властей. А вовсе не по всей территории империи, как любят утверждать в... — он хотел сказать «юдской», но поправился: — германофобской публицистике.
Женщина впервые посмотрела ему в лицо, и Власов увидел, что разрез глаз у неё не совсем азиатский, а сами глаза — карие, с поволокой. Лицо оказалось тоже не девичьим: Власов понял, что женщина намного старше, чем ему показалось сначала.
— Пусть так, — продолжила та после крохотной паузы, — Но фамилии с тех пор остались. Когда моего отца завербовали визенталевцы, они с ним подробно поговорили и об этом тоже. Они хорошие психологи, — последние слова она произнесла с нескрываемой ненавистью. — Конечно, про Галицию они не уточняли. А еще они не уточняли, что, по их мнению, его дочь не юде, а шикса. Этого они ему решили не говорить. Очень тактично, не правда ли?
— Простите, — решился Власов, — но по вам не скажешь, что вы юде.
Эстер оскалила зубки. Фридрих заметил, как во рту собеседницы блеснула старомодная металлическая пломба.
— Я знаю, да. Китайцы сразу видят, что я нечистокровная, но для остальных я схожу за китайскую куколку. Моя мать была родом из Гуаньчжоу... Я говорю вам всё это затем, — оборвала себя она, — чтобы вы понимали: у меня есть личные счёты к визенталевцам. Я ненавижу этих скотов. Поэтому я делаю то, что я делаю.
Фридрих понял. Израильское расовое законодательство, во многом скопированное с дойчских Нюрнбергских законов и Уложения о расовой чистоте от 1943 года, исходило из того, что любой потомок отца-юде или матери-юде признаётся юде. Визенталевцы же исходили из каких-то древних талмудических правил, согласно которым полноценными юде признаются только рождённые от матери-юде. Для прочих полукровок предусматривался один выход — формальное принятие иудаизма, но и после этого на них всё равно смотрели косо. Власов мог себе представить, как визенталевцы относятся к людям с неполноценным, с их точки зрения, происхождением, да ещё и с такой экзотической внешностью, как у Эстер.
— Я их ненавижу, — повторила молодая женщина. — Их всех. И особенно этого... — она сказала что-то непонятное на иврите.
— Простите? — не понял Власов.
— Я назвала его — «бен зона». Сын шлюхи. Вы знаете, о ком я. Кажется, вы знаете о нем не так уж мало... особенно для человека, до сих пор остающегося в живых, — она снова улыбнулась своей недоброй улыбкой. — И я хочу расспросить вас об этом. Потом я расскажу то, что знаю я.
Фридрих выразительно повёл бровью в сторону старой Берты, которая откровенно вглядывалась в лица говорящих.
Девушка что-то сказала старухе на иврите. Та сделала недовольное лицо, но встала, отошла на два шага от столика и демонстративно уселась на оранжевый пуфик спиной к собеседникам.
— Она работает и на ваших тоже? — на всякий случай поинтересовался Власов.
Китаянка кивнула.
— Старая Берта работает на всех, кто ей платит... Давайте, наконец, о Зайне. И о Борисове. Борисов был на мне.
Власову потребовалось секунды полторы, чтобы понять фразу.
— Значит, это вы за него отвечали. И вы... — он не закончил фразу.
— Да. Я его упустила, — признала Эстер. — Я глупо, бездарно упустила его. А ведь я была уверена, что рано или поздно Зайн к нему придёт. Я была уверена, да. Эти шлимазлы из АМАН, эти тупые вояки — что они умеют? Они много лет держали его в тюрьме, и что же?
— А кого представляете вы? — решил внести ясность Фридрих.
— МОССАД. Это такая маленькая служба, её создали недавно. Может быть, вы знаете.
Власов подумал и вспомнил про какую-то израильскую «службу информации и особых операций», или что-то вроде этого. По сравнению со знаменитой на весь мир «Агаф Модиин», израильской военной разведкой, эта организация ничем особенным не прославилась. Впрочем, на сей счёт не стоило заблуждаться: юде, даже израильские, просто обожали всё запутывать и прятать концы в воду. Но, во всяком случае, в сферу профессиональных интересов Власова эта контора пока не попадала.
— МОССАД был создан во время Фолшпиля, — пояснила израильтянка. — Для самых... как это сказать по-русски? Деликатных заданий, — вспомнила она.
— Вы очень хорошо говорите по-русски, — заметил Власов.
— Нет, всё ещё плохо, — безапелляционно заявила женщина. — Я иногда забываю слова. Я полиглот, но некоторые слова я иногда забываю. Но тот клуц из АМАН, что допрашивал Борисова, знал русский ещё хуже меня. Тогда бы он понял... — она замолчала.
— Что именно? — Фридрих опять почувствовал, что ноги затекают.
— Давайте так. Вы мне расскажете, что успели накопать. А потом я вам отвечу на вопросы. И расскажу то, чего вы не знаете... Да, — добавила она, уловив колебания Власова, — ваше руководство не удосужилось проинформировать нас, что Зайн в России. Хотя могло бы, учитывая опыт прошлого сотрудничества... Но теперь какие-то полномочия у вас есть? Иначе вы бы не пришли сюда. Я, в свою очередь, получила от своего руководства все полномочия. Можете считать, что инициатива контакта исходит от нас, если вам так проще. В конце концов, это в общих интересах. Ну что, перейдем, наконец, к делу, как вы сказали?
— Хорошо, — кивнул Власов. Напутствие Мюллера оказалось кстати.
Далее последовало то, что Фридрих не мог назвать иначе как допросом — быстрым и профессиональным. Вопросы сыпались один за другим — иногда логичные, иногда совсем непонятные. Фридрих старался отвечать честно и точно, выполняя свою часть соглашения — даже когда вопросы не касались непосредственно Зайна. В частности, Эстер заинтересовалась последней добычей Власова — розовым целленхёрером с записью разговора со Спаде.
— Зайн легко снюхивается с наркоторговцами, — объяснила она. — Этот Спаде вполне может быть связан с некоторыми его делами. Хотя, насколько мне известно, Спаде юдофоб... Хоть что-то в нём осталось нормального, да? Вы ведь так подумали? — израильтянка сделала вид, что шутит, но в глазах блеснула злость.
— У него не было никаких причин быть ещё и юдофилом, — возразил Власов. — Хотя и ярко выраженным юдофобом — тоже.
— Нет, он тяжёлый юдофоб. Однако, если дела идут скверно, можно связаться хоть с чёртом, не говоря уже о юде-террористе...
— Не думаю, что между ними есть связь, — заметил Власов. — Всё, что могло бы связывать эти две фигуры — тема наркотиков. Точнее, штрик. Но Спаде, насколько я знаю, не занимается штриком.
— Не всё так просто. Берта потом вам расскажет кое-что, — туманно заметила Эстер. — Но сначала я вам хочу кое-что рассказать. Кажется, я поняла, почему Зайн убил Борисова.
— Вы уверены?.. — начал было Фридрих, но женщина махнула рукой.
— Не притворяйтесь. И вы, и я — мы оба знаем, кто его убил. И как.
— Я примерно представляю себе «как»... — начал было Власов.
— А я знаю точно. Я работала со штриком. Скорее всего, — офицер Шляйм опять показала зубы, — Зайн просто отдал ему приказ. Допустим, вывел на крышу, а потом... ну, скажем... велел прочесть длинное стихотворение и после этого спрыгнуть вниз. Даже не так: просто закрыть глаза и пойти вперёд. Подштрикованный человек исполняет такие команды безропотно. А за то время, пока тот читал стихи, Зайн
