заревел. Ему очень не хотелось в блок к трудным детям.
— Прекрати! — рявкнула фрау Офен. — Если будешь хорошо себя вести и сотрудничать с полицией, — добавила она, — тебе никто ничего не сделает. Завтра мы поговорим об этом подробнее.
Когда он вернулся в камеру, то Акселя там не было. Как сказал ему Лен, Аксель плюнул в дежурного, тот его избил, и сейчас оба находятся на разбирательстве.
— Карцер дадут, — уверенно сказал Лен. Микки не понял, что такое карцер, но по тону мальчика сообразил, что это очень нехорошее место.
Ночь прошла скверно: он не мог заснуть. Под утро, когда удалось немного сомкнуть глаза, его поднял дежурный и велел идти на завтрак. Потом в туалетном блоке Микки поскользнулся на потёке мочи на полу и чуть не разбил себе голову. В общем, он настроился на то, что ничего хорошего сегодня в его жизни не случится.
Днём его снова повели к фрау Офен. Микки приготовился к тому, что там будет ещё и та женщина в странной одежде, но её не было.
— Михель, — сказала Валентина Сергеевна, даже не пытаясь скрыть неудовольствия, -сегодня вечером за тобой приедет мама и тебя заберёт.
Микки сначала не поверил. Даже когда ему вернули курточку и передали шапочку — ту самую, которую везла с собой мама — он всё ещё не верил в то, что всё кончилось.
Обратно его не отправили, а заставили сидеть в какой-то маленькой комнатёнке с облупившимися стенами, покрытыми зелёной краской. Он сидел на длинной лавке и гадал, скоро ли мама его заберёт и какой скандал он ей устроит.
Сидеть пришлось долго — во всяком случае, Микки это время показалось вечностью. Он даже подумал, что в обществе Акселя и то было веселее.
В конце концов появилась фрау Офен, надела на него курточку и повела его по каким-то плохо освещённым коридорам, где ходили какие-то люди. А потом он увидел маму и мужчину из самолёта.
Микки вырвался и побежал к матери, разразившись счастливым рёвом.
Потом была какая-то небольшая возня, мама подписывала бумаги, а Микки всё плакал, уткнувшись носом в её бедро. В эти минуты он, наверное, любил маму Фри как никогда в жизни.
Когда они вышли, Микки повернулся к зданию ЦВИНПа и сказал: «Русские свиньи». Ему очень хотелось это сказать.
Мама тут же начала извиняться за него перед человеком из самолёта, и у Микки тут же прошёл приступ сыновних чувств. В машине мальчик сидел тихо и думал, как он накажет мать при первом же удобном случае.
Дальше случилось то, что мальчику не хотелось вспоминать ещё больше, чем даже своё пребывание в ЦВИНПе. Особенно постыдным было то, что мать применила к нему силу — едва ли не впервые в жизни. Ещё хуже было то, что у неё это получилось. Микки вспомнил, как мама зажимает ему нос, держа в другой руке таблетку снотворного, и покраснел от злости. Такое право имел только Жорж, а не Фри... Так или иначе, от таблетки он почти сразу заснул.
На следующее утро он долго не мог понять, где находится: это был не дом и не ЦВИНП. Во всяком случае, он лежал на мягкой постели, а не на койке, в пижамке. Мама вертелась перед зеркалом, пытаясь уложить волосы в причёску. Во рту она держала шпильки.
Мальчик вспомнил вчерашнее унижение и запустил в неё подушкой: пора было начинать скандал.
Мать обернулась.
— Микки, — промычала она, не вынимая изо рта шпилек, — сегодня постарайся вести себя очень хорошо.
Через три часа Микки, наспех собранный — он всё-таки устроил скандал с рёвом и с удовольствием написал в постель — сидел в салоне роскошной машины и держал в руках огромного игрушечного льва с золотистой гривой. Рот его был перепачкан шоколадом, карманы набиты конфетами в блестящих обёртках.
Мама делала вид, что недовольна, но на самом деле у неё горели глаза. Она прижимала к коленям корзинку, украшенную пышным бантом — ей торжественно вручили эту корзинку в одном из крохотных магазинчиков, в которые она успела зайти. В корзинке лежали какие-то коробочки. Глаза у Фри горели: покупка явно доставляла ей удовольствие.
— Какие всё-таки вежливые люди, — радостно щебетала она, — как тонко они разбираются в том, что нужно женщине моего типа...
— О да, — подхватил молодой человек, которого звали Андреем, — но это же Тверская, свободная торговая зона... и менее строгие нравы.
— Вот на что способна свобода, даже если освободить всего одну улицу! — провозгласила Франциска. — Я обязательно напишу очерк.
— Ну, это всё же разные вещи, — возразил Андрей. — Свобода, по моему убеждению — это отсутствие всякой власти, всякого принуждения и насилия.
Молодой человек был странный: Микки никак не мог понять, чего он хочет. С одной стороны, он был очень услужлив, что вроде бы указывало на слабость. С другой — за всей этой услужливостью чувствовалась сила и какие-то права. Микки вспомнил, как однажды он попытался украсть в магазине шоколадку, и продавщица, которая улыбалась и была очень любезна, вдруг стала совсем грубой, накричала на маму, а потом ещё пришли какие-то дяди и долго кричали. Мама потом говорила, что «дёшево отделалась», но шоколадку пришлось всё-таки отдать и поклясться, что он этого делать больше не будет. В этом Андрее было что-то от той продавщицы: чувствовалось, что он не так безопасен, каким кажется. Поэтому откровенно садиться ему на шею Микки всё-таки остерегался.
У него была какая-то смешная фамилия, вроде бы связанная с травой. Микки осторожно переспросил, а тот рассмеялся, и сказал, что на русском есть слово, похожее на Graser, но обозначающее не растения, а почву. И нехорошо засмеялся.
— Вы слишком радикальны, мистер Грязнов, — продолжала любезничать мать. Микки знал, что она называет словом «мистер» только очень нравящихся ей людей.
— Ничуть, я всего лишь последователен. Свободу нельзя ограничивать ничем, тем более — одной улицей. Микки, — повернулся он к мальчику, осторожно притормаживая, — ты не хочешь горького шоколада? Здесь рядом есть чудная крохотная лавочка.
Микки замотал головой: он не любил ничего горького.
Андрей явно старался задобрить Микки: это он покупал ему конфеты, и он же уговорил маму купить ему льва. Потом он сам приобрёл для него в игрушечном магазине маленькое ружьё, почти как настоящее.
— Фрау Галле, после того, что пережил ваш сын, — сладко разливался молодой человек, — ему нужно отвлечься. В конце концов, — говорил он, когда мама Фри робко протестовала против его трат на мальчика, — я москвич и хочу как-то сгладить то ужасное впечатление, которое произвёл наш город на бедного ребёнка...
— Это очень, очень любезно с вашей стороны, — улыбалась фрау Галле.
— Вот, кстати, — Андрей подрулил к свободному участку на тротуаре с белой надписью, обозначающей цену за минуту стоянки — булочная Розанова. Очень известное место. Микки, ты хочешь свежих булочек?
Мучное Микки любил. Он согласно замычал и выпустил из рук льва.
На маму, наоборот, некстати напала материнская заботливость.
— Микки не очень хорошо себя чувствует, не будет ли ему вредно есть выпечку? — защебетала она.
— Ну, если вы так считаете, — начал было Андрей.
Микки заревел: вкусные булочки могли уплыть.
— Хорошо, хорошо, — торопливо сказала Франциска, понимая, что сын вполне способен опозорить её перед любезным юношей, — пусть будут булочки.
Резную дверь «Дойчской Булочной Розанова» украшала вывеска с двумя орлами: одноглавым и двуглавым. Микки посмотрел на уродливую птицу с двумя головами и засмеялся.
