«М. Исаев». Sapienti sat... Фридрих усмехнулся. И еще раз напомнил себе, что книга — не его тема. С другой стороны — он служит не Мюллеру, а Райху. Он, конечно, не пойдет против приказа, если не будет твердо уверен, что его шеф... об этом не хотелось даже думать... но будет держать ухо востро. И не станет отворачиваться от информации, если она поплывет к нему в руки или хотя бы окажется в пределах досягаемости...
Так, он сидит здесь уже сорок минут. Это уже совершенно ни в какие ворота, даже для России. Номер Гельмана по-прежнему не отвечал. Власов решительно поднялся. Официант, на сей раз наряженный под мексиканца, заскользил ему навстречу.
— Уже уходите?
— Да. Сколько я вам должен за сок?
— Это за счет заведения. Членам клуба бесплатно.
— Хорошо. Если господин Гельман все-таки появится, — Фридрих нехотя протянул официанту свою «мессершмитовскую» визитку, — пусть позвонит по этому телефону. И еще передайте ему... Ладно, — махнул рукой Власов, укротив свой гнев. — Просто пусть позвонит.
Он вышел на улицу, сел в машину, пристегнулся, завел мотор. Когда он выезжал со стоянки, в кармане Фридриха внезапно запела «Катюша». Неужели Гельман все-таки вспомнил о встрече? Разминулись буквально на пару минут? Пусть теперь подождет — не останавливаться же, перегораживая выезд. А потом он выскажет галерейщику все, что тот заслуживает... И еще, подумал Власов с растущим раздражением, мелодию целленхёрера все-таки надо сменить. Дома, в Дойчлянде, она казалось ему всего лишь безобидной забавой, но здесь, в России, он вдруг остро почувствовал, насколько неуместна эта пошлая и безвкусная песенка, звучащая из целленхёрера имперского офицера. От нее за километр смердело Арбатом с его матрешками, балалайками и большевицкими знаменами. Песенка-то, между прочим, большевицкая. О нет, конечно, политики в ней не больше, чем в той же «Лили Марлен», и в запрещенных она никогда не значилась — но все равно, написана она большевиками и пользовалась у них большой популярностью. Да и содержание... Фридрих никогда не интересовался, что там после первого куплета — знал лишь, что ничего противозаконного — но ведь наверняка какая-нибудь любовная дурь, как и в «Лили Марлен». Нет уж, к черту эти игры в маленькие славянские слабости, давно пора поставить что-нибудь другое — хоть ту же «Fliegerlied»...
Все эти мысли мелькнули в голове Власова, пока он сдавал задним ходом и вытаскивал из кармана трубку. Но номер, высветившийся на экранчике, был не Гельмана. Так, стало быть, фрау Галле все-таки узнала о случившемся в Берлине и кинулась звонить ему. Хотя он ясно дал ей понять, чтобы в случае каких-либо проблем звонила Лемке, ибо сам он в ближайшие дни не сможет прийти ей на помощь при всем желании... Заранее готовясь услышать женскую истерику, Фридрих нехотя поднес трубку к уху и нажал на кнопку.
— Guten Tag, Friedrich, — сказал совершенно другой голос. Власов слышал его в третий раз в жизни, и всякий раз не напрямую, а из динамика. Но на сей раз этот голос говорил на хорошем дойче, без всякого англо-китайского жаргона. Говорил таким тоном, каким свой объясняется со своим, когда больше нет нужды в масках. Впрочем, нагловатая блатная издевочка из этого тона так и не ушла.
Фридрих остро пожалел, что все это происходит в России. Получи он такой звонок в Дойчлянде — тут же, не обрывая связь, набрал бы на целленхёрере короткую последовательность, и аппаратура оператора мобильной связи получила бы команду отслеживать, откуда идет сигнал. К концу разговора, особенно если удастся его затянуть, местоположение абонента можно было бы определить достаточно точно, даже если тот едет на машине. Но российским телефонистам дойчские спецкоманды не указ. Здесь потребовалось бы обращаться в крипо или ДГБ с просьбой поставить на прослушку его собственный телефон — что, конечно же, Фридриху категорически не было нужно, да и, в любом случае, все это надо было делать заранее. Теперь, конечно, тоже кое-что можно будет вычислить post factum, как вычислили Грязнова — но звонившего наверняка уже к тому времени там не будет... Что ж, хорошо по крайней мере то, что можно включить запись разговора.
— Чего молчишь? — продолжал голос на том же языке, выждав короткую паузу. — Язык проглотил от радости, что слышишь старого друга? Ну, скажи уже что-нибудь, не томи, мой милый.
Если Спаде рассчитывал, что это педерастическое обращение выведет собеседника из себя, то он, разумеется, просчитался. Однако отмалчиваться дальше и впрямь не имело смысла. Равно как и задаваться вопросом, откуда Спаде узнал его номер. Если в руках у бандита трубка Галле, очевидно, там же и ее владелица... Лемке, чертов маленький недоумок! Все-таки проворонил!
— Кто вы такой и что вам от меня надо? — холодно произнес Власов.
— Не притворяйся, Фридрих, — откликнулся Спаде удовлетворенно, как видно, получив последнее подтверждение своих подозрений. — Я твой голос еще там, в подземке, хорошо запомнил, да и ты мой, думаю, тоже. Должок за тобой — припоминаешь?
— Хорошо, Матиас, — выдохнул Власов, давая понять, что и ему кое-что известно о собеседнике. — Поговорим, как деловые люди. Но прежде объясни, как ты меня нашел.
Последнюю фразу он постарался произнести тоном плохо скрываемого испуга. Возможно, спрашивать врага напрямую и рассчитывать на честный ответ — это наивно. Но только не с такими, как Спаде. Он пижон и позер, и едва ли упустит возможность продемонстрировать превосходство над противником, показав собственную проницательность.
— Много будешь знать — не успеешь состариться, — хохотнул в трубку дуфан, но тут же, однако, продолжил: — Баба твоя тебя в таких красках расписала — никакого Райхенбаха не надо.
— Это я понимаю, — ответил Фридрих все тем же тоном: волнение, плохо маскируемое под хладнокровие. Тем более что играть ему приходилось не так уж и сильно — его сердце и впрямь билось чаще обычного. Вот только чувство, владевшее им, было не страхом, а странной смесью досады и охотничьего азарта. — Но словесное описание, составленное непрофессионалом, стоит недорого, — то, что там, в подземке, его не сфотографировали, Власов уже понял. — О нашей встрече она ничего не знает, а Фридрихов в Москве не так уж и мало.
— Но среди них куда меньше тех, что недавно прибыли из Берлина, — почти снисходительно пояснил Спаде, — а среди тех совсем мало интересующихся штриком.
Так, понял Власов. Значит, на журналистку Спаде вышел не случайно, а именно разыскивая его, Фридриха.
— Обидел ты меня тогда, Фриц, — не замедлил подтвердить его предположение дуфан, — но и заинтересовал. Сколько лет в этом бузинесе, а такого, как ты, не видел. Будь ты простой панту, стал бы я с тобой разговоры разговаривать? Послал бы пару ребят, и дело с концом.
«Ну ты не очень-то хорохорься — найти номер моего телефона еще не значит найти меня, это не говоря уже обо всем прочем», — подумал Власов, но вслух ничего не сказал: птичка начала распеваться, и мешать ей не стоило.
— Чего примолк? — тут же осведомился Спаде, словно почуяв звериным чутьем мысли Фридриха.
— Внимательно тебя слушаю.
— Ну слушай, слушай. Глядишь, чего интересное услышишь. Рассказать тебе, мой дорогой Фриц, кто ты такой и зачем приехал?
— Сделай одолжение.
— Ты меня про штрик расспрашивал вовсе не потому, что хотел его купить. А как раз даже наоборот. Ну как, интересно?
— Очень, — ответил Фридрих, даже не кривя душой.
— Зачем бы это берлинцу ехать в Россию за штриком? За штриком надо в прямо противоположном направлении, это всякий знает. И уж тем более не в Москву. В Москве этой дряни нет, и серьезным людям это хорошо известно. А ты ведь серьезный человек, да, Фридрих? Во всяком случае, на простого сукера не похож. То есть похож, конечно, но ровно до той степени, чтобы было ясно, что ты не джин, — из Спаде все же полез «профессиональный» лексикон. — Джин бы под блатного стал косить, а ты даже не пытался. В подземку ты полез, конечно, не от хорошей жизни. А потому, что бабу твою прихватили вместе с товаром. А у тебя выхода на ее контакт здесь не было. И, учитывая местные законы, на свободе ты ее в ближайшие тридцать лет увидеть не надеялся. Вот ты и решил сам рынок прощупать, да, глядишь, на нужных людей
