Мог бы. Если бы не одно «но»: Отто Ламберт предан отцу.
Это, разумеется, похвально. Но пока Клаус Ламберт жив, от Отто не будет толку.
Пока Клаус Ламберт жив.
А ведь он, Шук, прекрасно знает про опасную авантюру, которую затеял Клаус. Про комедию с покушением. Которую он собирается поставить, опираясь на некоторые недостаточно лояльные верховной власти элементы. Которых он, Райхспрезидент, знает поимённо. Он куда лучше информирован, чем кажется этим кретинам!
Нет, господа, вы поторопились. Вы очень поторопились, списав Райхспрезидента со счёта. Он ещё способен сложить два и два. И прекрасно понимает, чего вы хотите и зачем вам это надо.
Клаус может думать, что его спектакль удастся. Но у этого спектакля есть и другие режиссёры. И финал может оказаться совсем иным...
Ereignis, Событие. Вот оно, Событие. Переживёт ли Отто смерть отца, если она всё-таки случится? Возможно, нет. В таком случае он пойдёт по обычному пути сломленных людей. Но если всё-таки он найдёт в себе силы стать чем-то большим? Если он сумеет подняться над собой — то у него будет шанс... Тогда он, Райхспрезидент, ему этот шанс даст.
Я не хочу убивать Ламберта, — решил Шук. — Я не хочу его убивать, нет. Я его не убил раньше и не убью сейчас. Его крови на моих руках не будет. Но я не буду вмешиваться в то, что он сам затеял. Не буду.
Он снова вспомнил сон. Перемигивающиеся огоньки у оснований крыльев вражеских истребителей: пулемёты бьют трассирующими. Двусмысленный образ, очень двусмысленный... Как бы то ни было, решение принято. Он не будет вмешиваться ни во что. Пусть они сыграют в эту игру. Хотя... если удача Клаусу улыбнётся...
Будет ещё не поздно принять меры, — закончил, наконец, свою мысль Райхспрезидент.
Конечно, это нежелательно. Но ему, Шуку, не оставили другого выхода. Ламберт ему мешает. Его сын ему нужен... Нет, даже не так. Ламберт-старший мешает Райху. Ламберт-младший нужен Райху. Ламберт- старший мешает Ламберту-младшему быть нужным Райху. Три уравнения с двумя переменными, вырожденный случай. Решение, однако, существует. И оно единственное. Стоило ли ради этого так долго дурить себе голову?
Ему внезапно захотелось спать. Похоже, ночные размышления его вымотали. Но решение принято, и это всё окупает.
Старик аккуратно расправил одеяло. Потом выключил свет и забрался обратно в постель.
...Он проснулся от осторожного прикосновения. Приподнялся на локте, промаргиваясь. Над ним склонилась медсестра.
— Господин Райхспрезидент, укол. Средство доктора Менгеле, — напомнила она.
Райхспрезидент Вальтер Шук улыбнулся. Он чувствовал себя хорошо. Тяжесть никуда не ушла, но теперь это была тяжесть сознательно принятого решения. Тяжесть взятой на себя ответственности.
Медсестра перевязала руку, и он начал сжимать и разжимать кисть руки, нагоняя кровь. Вена начала вздуваться.
— Вы уж простите, что я вас разбудила, — повинилась женщина, осторожно нажимая на поршень. — Вам, наверное, снились хорошие сны. У вас было такое спокойное лицо.
Kapitel 46. Ночь с 14 на 15 февраля 1991 года. Санкт-Петербург, склады станции «Сортировочная».
В кабине было совершенно темно, лишь огоньки на приборной панели светились янтарным светом. Темно было и за окнами; в зоне досягаемости не просматривался ни один фонарь, а унылые слепые бетонные стены и придавленные слежавшимся снегом плоские крыши едва различались сквозь тонированные стекла. Если прищурить глаза, легко было представить, что находишься вовсе не в автомобиле, торчащем на пятачке в снегу между двумя длинными сараями, а в кабине самолета, летящего высоко над ночной землей. Правда, огней на пульте для самолета было маловато — но, если прикрыть глаза еще больше, это уже теряло значение...
Усиливая сходство с самолетом, ожила рация, прохрипевшая что-то не очень понятное — кажется, что кто-то там на месте. Кто именно, охотник или дичь, Фридрих не разобрал, но спрашивать не стал. Скорее всего, кто-то из дичи, ибо охотники должны были занять свои позиции еще пару часов назад. Собственно, Власов с Никоновым прибыли на место последними.
Фридрих помассировал лицо, стараясь взбодриться, и подумал, до чего же глупо и театрально все это выглядит со стороны. Ночь, мороз, глухие стены железнодорожных складов, уходящие во тьму — они тянулись рядами чуть ли не на целый квартал, смыкаясь на востоке с такими же складами Речного вокзала, и, по идее, на пространстве в несколько квадратных километров не должно было быть в эту пору ни одного человека... А ведь обменять чемодан денег на чемодан наркотиков можно и среди бела дня, на оживленной улице, в салоне обычной машины. Но русские бандиты чересчур стремятся подражать американским гангстерам. И даже не самим гангстерам, а тем клише, которыми набиты гангстерские фильмы. А это значит, что серьезные сделки должны непременно совершаться где-нибудь в ночных доках, заброшенных домах или пустых цехах. При том, что безопасности участников это отнюдь не повышает — напротив, отследить неожиданную активность возле таких мест проще, чем при встрече на оживленной улице, и первыми попавшимися мирными гражданами здесь от полиции не прикроешься, за неимением таковых... В чем заинтересованными сторонам скоро предстоит убедиться. Да, теперь уже, надо надеяться, скоро. Бездеятельное ожидание успело Фридриху изрядно надоесть. Умение ждать — это добродетель снайперов. Они, конечно, тоже расположились где-то поблизости, и уж их-то не клонит в сон.
Если бы Власов знал, он бы выспался заранее. Но вечерний звонок Никонова прозвучал неожиданно...
После дневной встречи с майором Фридрих первым делом позвонил Лемке и елейным голосом осведомился, знает ли тот, где его подопечная. Выяснилось, что тот ни сном ни духом не подозревал о случившемся; впрочем, минуту спустя маленький оперативник был уже само раскаяние и рвался искупить свой промах. Власов строго наказал ему не предпринимать никаких самостоятельных действий без согласования, после чего сел писать донесение шефу. Мюллер откликнулся быстро; вопреки ожиданию, он не был особо раздосадован очередным скандалом вокруг Галле, ибо, похоже, полагал, что имперский МИД сможет извлечь пользу из факта похищения двух райхсграждан русскими бандитами в русской столице, надавив при случае на Россию — и не столь уж важно, что это за граждане. Так что шеф посоветовал Фридриху не особо заморачиваться этой темой и сосредоточить все усилия на главном — деле Вебера, в котором до сих пор нет сколь-нибудь внятных просветов.
Затем Власов с тоской окинул взглядом кучу многостраничных датов по «Ингерманландии» — и решил позвонить Эберлингу. В конце концов, именно Хайнц работал на бургском направлении и разбирался с этой публикой; кто, как не он, может дать дельный совет...
— Сам знаешь, мне не дали довести бургские дела до конца, — недовольно поведал Эберлинг. — В принципе мои отчеты вошли в те аналитические сводки, которые ты уже читал. Но там копать и копать, Фонд со всей вертящейся вокруг него публикой далеко не так безобиден, как может показаться... Не знаю, правда, насколько он связан с интересующими нас сейчас делами. Но я практически не сомневаюсь, что у Фонда есть высокие покровители. Мне не понравилось, как быстро меня отозвали в Москву, едва я попытался копнуть глубже...
— Да, я помню твою версию. Призыв к включению Петербурга и области в состав Райха, который будет поддержан нашими правыми...
— Не все так просто. Дело не только в наших правых. В этом могут быть заинтересованы и русские.
— Русские? Им-то это зачем? Совершенно очевидно, что Мосюк не отпустит Петербург ни при каких обстоятельствах. Ни он и никакой другой правитель России.
— Да, но сам подобный прецедент станет хорошим поводом вновь поднять, к примеру, крымский
