— Мюллер в курсе?
От Фридриха не укрылась крохотная пауза перед ответом: Эберлинг явно решал, солгать или сказать правду.
— Нет, — произнес Хайнц. — Старик ничего не знает.
«Если это ложь, мой доклад Мюллеру лишь позволит заговорщикам выиграть время, — подумал Власов. — Но это может быть и правдой — если Хайнц пытается втянуть в дело меня и делает ставку на откровенность».
— Значит, при успехе покушения он окажется крайним, — мрачно констатировал Фридрих вслух.
— Да, одним из. За прокол, приведший к гибели одного из ведущих политиков Райха, кто-то должен нести ответственность. Мюллеру, вероятней всего, придется уйти на пенсию, и вообще в руководстве грядут перестановки. Мне жаль его, но тут уж приходится идти на жертвы. Сам понимаешь, я затеял это не ради себя.
— Кстати, о жертвах. Чем тебе все-таки помешал Вебер? Он раскрыл твой заговор?
— Да, точнее, не совсем. Он понял, что я его обманываю, и попытался выяснить остальное... Кстати, можно узнать, на чем я прокололся в этот раз?
Фридрих чуть задумался и решил, что откровенность поспособствует ответной откровенности Хайнца.
— Часы в кабинете Вебера. Когда ты писал свою сольную партию для звонка в полицию, на пленку попало тиканье. Программа, которой ты пользовался, преобразовала его вместе с голосом, а когда я догадался, что это такое, то смог осуществить обратное преобразование.
— Проклятье! — Эберлинг и в самом деле был раздосадован. — Опять из-за этой чертовой программы. Она должна была фильтровать посторонние шумы... так и знал, что она не отлажена до конца... Впрочем, это надо рассказывать с начала.
Власов подумал, не пытается ли Эберлинг оттянуть время. Впрочем, до прилета Ламберта еще полдня. И даже до отлета из Берлина еще много часов. Времени на отмену визита более чем достаточно. А информация Эберлинга может оказаться полезной.
— Рассказывай.
— Зайн прибыл в Москву лишь на финальной стадии операции, — начал Эберлинг. — До этого здесь необходимо было провести подготовительную работу. Каковая, впрочем, не отменяла и моих официальных обязанностей. Вебер не был моим непосредственным начальником, но здесь я находился в его оперативном подчинении, хотя и имел широкую автономию. Привлечь его к операции я, конечно, не пытался. Рудольф был образцовым служакой, помешанным на дойчском порядке. В критической ситуации он мог пойти на нарушение каких-то формальностей, но уж никак не на убийство высокопоставленного функционера НСДАП — чем бы оно ни мотивировалось. (Власов слегка кивнул — это вполне соответствовало впечатлению, которое он вынес из веберовского досье.) Но поначалу он мне не мешал. Его интересовали местные либералы и их связи с СЛС и атлантистами.
— Эта публика, конечно, не имеет отношения к покушению на Ламберта? — предпочел уточнить Фридрих.
— Разумеется, нет. Это же просто безответственное трепло, доверять им серьезное дело может только самоубийца. Их потолок — финансовые махинации и торговля порнухой. Конечно, позже мне пришлось убеждать тебя в обратном, но, сам понимаешь...
— Понимаю. Так что случилось дальше?
— Кто мне начал досаждать, и довольно ощутимо, так это ДГБ. Точнее, не весь ДГБ, а конкретно Бобков и его братия...
— Погоди. Ты сказал, что Зайна должны ликвидировать русские безопасники? То есть они в курсе?
— Ну ты же понимаешь, в ДГБ сейчас тоже идет борьба фракций. Похоже, Бобков и прочие твердолобые русофилы успели-таки достать Мосюка. Полагаю, не потому, что Дядюшка Лис так любит Германию, а потому, что он недостаточно уверен в их лояльности ему лично. Но для того, чтобы сковырнуть целую кучу многозвездных генералов, нужен повод, и провороненное покушение на Ламберта тут как нельзя кстати — вот тебе, кстати, и еще одна заинтересованная сторона... Поэтому дэгэбэшники, участвующие в операции, конечно, есть, но не из команды Бобкова. Строго говоря, даже я не знаю, из чьей они команды. Вероятно, кроме них самих, это знает только Мосюк. Могу лишь предположить, что никто из этой группы не входит в высшее руководство Департамента — если я что-нибудь понимаю, оно назначено на заклание целиком. По крайней мере, это было бы логично. Выдвижение из низов — неплохой залог личной преданности...
— Среди тех, кого ты знаешь, случайно не фигурирует майор Никонов?
— Никонов? А, этот... Нет, он из команды Бобкова. Не в идейном плане, просто по субординации. Очевидно, он не любит шефа и чует, что тот скоро пойдет ко дну. А потому стремится переметнуться к победителям. Проблема в том, что, кто будет победителем, он не знает — лишь догадывается, что тут замешаны дойчи, потому и искал контактов с тобой. Может быть, выйди он на нас раньше, мы бы и привлекли его к операции, но сейчас он нам уже не нужен. Лишний потенциальный источник утечки информации... Впрочем, насколько я понимаю, он не один. Там целая антибобковская группировка. Их беда в том, что это другая антибобковская группировка — не та, на которую поставил Мосюк... Бобков, однако, тоже чутьем не обделен. Он вообще не любит дойчей, а сейчас в особенности ждет каких-нибудь пакостей... Так что его внимание становилось навязчивым, и мне необходимо было его нейтрализовать. Нет, нет, не убить, конечно же, это уже было бы чересчур. Просто вывести из игры, хотя бы на время. Один из самых простых и эффективных способов в таких случаях — компромат, реальный или сфабрикованный. Если приходится фабриковать, он не должен быть убийственным — вопреки заветам Гёббельса, чудовищная ложь слишком легко опровергается. Лучше что-то такое неявное, смазанное, от чего, однако, трудно отмыться. Скажем, относящееся даже не к самому объекту, а к его родственникам...
— Не надо читать мне лекцию по теории дезинформации, — поторопил Фридрих. — Кого ты выбрал мишенью?
— Сын Бобкова Сергей — человек опасной профессии. Он, видишь ли, поэт. Нет, никакого диссиденства, наркотиков и гомосексуализма. Ну, выпивка и девки, конечно, наличествуют, но в разумных пределах...
Фридрих раздраженно поморщился: единственным действительно разумным пределом для подобных вещей, по его твердому убеждению, был строгий математический ноль. Но момент для отвлеченных идейных споров был неподходящий.
— Но согласись — услышав слово «поэт», ты подумал в первую очередь обо всяких богемных гадостях, — продолжал Хайнц. — И подобные гадости, особенно с политическим душком, обернулись бы временным отстранением от дел Бобкова-старшего — до окончания расследования. Русские правила на сей счет немногим менее строги, чем наши. Скорее всего, генералу порекомендовали бы уйти в длительный отпуск... Добыть образцы голоса не было проблемой, сфабриковать на их базе правдоподобные застольные беседы... вот тут имеется загвоздка. Есть масса рехнерпрограмм работы с речью, но эксперты сумеют отличить их продукцию от реальных разговоров. Требовалась новая, более совершенная программа. Вообще говоря, я подумал о ее необходимости еще до того, как решил соорудить компромат на Бобкова. Подумал еще в начале русской фазы операции. И принялся искать человека, который мог бы такую программу написать. У русских попадаются очень талантливые программисты, этого у них не отнять... Мне, впрочем, нужен был человек, обладающий рядом специфических достоинств помимо профессионального уровня. То есть не задающий лишних вопросов, не болтливый и вообще имеющий как можно меньше родных и друзей вне Сети.
— Дабы потом его проще было убить.
— Да, я с самого начала просчитывал этот вариант, — невозмутимо подтвердил Эберлинг. — Сам понимаешь, оставлять подобного свидетеля было бы рискованно — впрочем, это зависело от того, для чего использовалась бы программа. Компромат на Бобкова был еще не столь страшен, а вот после смерти Вебера оставлять программиста в живых было бы уже непростительной глупостью. Да, я понимаю, о чем ты думаешь. Что я, увлекшись своим планом, убиваю невинных людей направо и налево. Но, в конце концов, это наша работа, Фридрих. Мы с тобой офицеры, наша профессия — убивать людей во имя интересов нашей
