ней такого страшного? Допустим, в ней есть подтверждения того, что Сентябрьские убийства — дело рук триумвиров. Я, положим, в это не верю, поскольку не имею на руках доказательств. Но, допустим, это так. На эту тему ходят слухи аккурат с момента прихода к власти АКК. Это ничему не мешало...
— Ага, а почти все участники этих дел уже мертвы. Но тут важны детали и подробности. Уверяю, при должной подаче эта книга может иметь колоссальные политические последствия. Положим, политический режим она не разрушит, но подкинет его ненавистникам немало поводов обосновать свою ненависть... а это опасно. Особенно в преддверии референдума.
— Но почему же он хотел передать это атлантистам? Я всегда считал князя твердым патриотом...
— Я тоже твёрдый патриот, — криво усмехнулся Хайнц, — и ты тоже. Но почему-то у тебя в руках пистолет, и направлен он на меня. Если бы события повернулись чуть иначе, могло бы быть и наоборот. И самое смешное — каждый из нас уверен, что служит интересам Райха, как мы их понимаем. Вот и князь тоже уверил себя, что публикация его откровений — в интересах Германии, как он её понимает.
— Как он их понимает, — машинально поправил Фридрих.
— Нет, я не оговорился. Князь воспринимал Германию не только как Райх. Кажется, он до последнего сохранял двойную лояльность...
— Я не верю в это, — Власов чуть подался вперёд. — Хотя, конечно, европейский аристократ с такой родословной должен чувствовать себя связанным не только со своей страной, но и с Европой в целом. Но не более того. Князь был человеком долга. А долг запрещает служить двум господам.
— Нет, не то. Речь идёт о чисто дойчских вещах... Но это долго объяснять. В общем, у него были свои причины досаждать системе. И заодно «исполнить свой долг перед Историей». Князь был тщеславен — что да, то да.
— А при чем тут Гельман? Переговоры с западным издательством шли через него?
— Насколько я понимаю, нет. Гельман узнал о существовании рукописи — скорее всего, от проболтавшейся Рифеншталь — когда вопрос был уже решен, и князь собрался передать книгу через Галле. Старуха, кстати, была против всей этой затеи...
— Ну еще бы, — желчно усмехнулся Фридрих, — ведь публикация книги закрывала ей денежный краник.
— Ну да. Я это тоже выяснил. Но отговорить князя она не сумела — сам знаешь, как упрям был покойный — а запретить ему распоряжаться собственными мемуарами, естественно, не могла. Возможно, он пообещал ей в утешение какой-то процент издательских отчислений, не знаю... Так или иначе, Гельман понял, что упустил возможность сорвать хороший куш на посреднических услугах. Однако он рассудил, что на подобный товар можно найти и другого покупателя, с прямо противоположными мотивами.
— То есть Управление.
— Да. Он, конечно, понимал, что играет с огнем, и был очень осторожен, действовал через посредников. Но мы все равно выяснили, что за ними стоит он... Так вот, он выкрал рукопись и предложил Управлению ее приобрести, прислав в качестве доказательства отсканированные фрагменты. Я был послан в Бург разобраться с этим делом и, скажу не хвастая, провел его успешно. Гельману пришлось сильно укоротить первоначальные аппетиты — достаточно было указать на тот факт, что его инкогнито раскрыто. Точнее, на тот момент это было предположение, но блеф сработал. Даже не знаю, чего он испугался больше — проблем с Управлением или гнева Фрау, — усмехнулся Эберлинг. — А учитывая, что рукопись оказалась не оригиналом, а копией, он получил и вовсе сущие пфенниги — и, похоже, был еще рад, что выпутался из этой истории. Все же в прежних своих махинациях он не осмеливался напрямую перебегать дорогу
— Я все-таки не понял, что ему было нужно от меня, — признался Власов. — Раз книги у него уже не было.
— А, это все чепуха, — пренебрежительно махнул пальцами Эберлинг. — Ну во-первых, он надеялся продать тебе свое досье на лихачевцев, то есть, конечно, на рифеншталевцев. Он и ко мне с этой идеей подкатывался, но я не вдохновился. Почти все, что он мог нам предложить, мы и так получаем через Калиновского — собственно, ты читал эти материалы — а оставшееся не представляло практического интереса. Разумеется, я не объяснял ему причин отказа, вот с твоим появлением он и возомнил, что Управление передумало, и у него появился второй шанс.
— Боялся гнева Фрау и в то же время пытался продать их всех с потрохами?
— Ну да. Такой уж он был человек. Ну, это не просто так, конечно... Просто Гельман, как к нему ни относиться, тоже чувствовал, что все рушится. Только ни в какую Ингерманландию он, разумеется, не верил. И ни в какое светлое демократическое завтра для России тем более. А верил он исключительно в то, что сейчас самое время переводить любые активы в деньги и linjat' с ними на Запад. Пока не накрыло обломками.
— А во-вторых?
— Что во-вторых?
— Ты сказал, что это первая причина его навязчивого внимания к моей персоне.
— Вторая, — Эберлинг усмехнулся, — это моя маленькая телефонная просьба подольше поводить тебя за нос с целью задержать в Бурге. Сам понимаешь, в Москве ты и твое расследование были мне ни к чему. Уж не знаю, что он подумал, получив от одного офицера РСХА такую просьбу в отношении другого, но, во всяком случае, меня он боялся больше, чем тебя. Уже хотя бы потому, что я вышел на него сам.
— А когда удержать меня подальше от Москвы все же не получилось, ты взялся за дело сам. Устроил мне праздничную прогулку, лишь бы не дать заниматься делом... — понял Власов.
Эберлинг молча улыбнулся.
— И никаких денег у тебя тоже не крали? — продолжал допытываться Фридрих.
— Разумеется. Надо же было тебя отвлечь после разговора с Мюллером и задержать еще на час... Я просто выкинул в урну пустой бумажник. Надеюсь, ты не переживаешь за того серпуховского алкоголика? Выпустят его, никуда не денутся. Улики только косвенные, продержат 72 часа и выпустят...
— И где теперь мемуары Зайн-Витгенштайна? — вернулся к более важной теме Власов.
— Где-то в секретных архивах РСХА. Переправлены в Дойчлянд прямо из Бурга. Разумеется, тот экземпляр, что хранился у Фрау. Варианты, как добыть оригинал, хранящийся у князя, прорабатывались — об этой Галле тогда не знали, иначе все, естественно, было бы очень просто — но Зайн-Витгенштайн умер прежде, чем было принято какое-то решение. Обыск в его доме, как ты знаешь, ничего не дал — ну кто бы сомневался, что он не хранил рукопись дома.
— Мюллер не информировал меня обо всей этой истории, — мрачно произнес Фридрих.
— Считал, что она не имеет отношения к делу Вебера, — пожал плечами Эберлинг. — Гельман уж точно не годился на роль убийцы имперского резидента, не тот калибр. Ну, конечно, если бы ты сообщил Мюллеру предложение Гельмана о покупке досье, наш шеф бы объяснил, что в этом нет нужды... Однако свою роль вся эта история сыграла. Будь я в Москве, когда подлинность бобковского компромата была подтверждена, я бы, вероятно, успел убрать Кокорева. Впрочем, в этом случае Вебер, скорее всего, просто не сказал бы мне об этом до окончания своей проверки — раз уж он уже что-то заподозрил... В общем, едва разобравшись с Гельманом — и не доделав другие дела, связанные с лихачевским салоном — я получил от Вебера электронное письмо. В котором он писал, что раскрыл мой обман, называл имя и фамилию программиста, сообщал, что уже допросил его и теперь срочно ждет меня для объяснений. Честно говоря, я поверил. Хотя и с самого начала принял меры, чтобы Кокорева не нашли. Наше с ним соглашение предусматривало, что на время работы я снимаю ему новую квартиру и он живет там безвылазно, ни с кем не общаясь ни лично, ни в Сети. Но раз Вебер выяснил его имя, я не мог исключать, что ему удалось и остальное... Хотя оказалось, что как раз в этом Вебер блефовал. Как выяснилось в дальнейшей нашей с ним беседе, найти Кокорева ему не удалось. Но вообще он сделал то, чего я от него не ждал. Получив заключение экспертов, он и не принял его на веру, и не стал перепроверять по косвенным источникам, что заняло бы много времени. Вместо этого он встретился с Бобковым напрямую, лично, и выложил ему все открытым текстом. Согласись — неординарный ход.
— Да, нетривиально. Особенно учитывая отношение Бобкова к дойчам.
— Тем не менее, у Бобкова хватило ума понять, что в данной ситуации Вебер ему не враг. И вместо того, чтобы принимать позу оскорбленной гордости, генерал привел вполне убедительные доказательства,
