райхсграждане, и пользуются соответствующими правами и гарантиями... Вспомни, Фридрих, ведь это уже не первый раз, когда нам приходится отказываться от территорий — просто потому, что содержать их обходится дороже, чем отпустить. За Сахару мы тоже проливали кровь. Ты лично ее проливал в Африканской войне. И что ты сказал мне после вывода войск? Что Шук прав, что нет никакого смысла и дальше поливать дойчской кровью бесплодные пески, на них все равно ничего не вырастет...
— Осси — не Африка, — не согласился Фридрих. — Свой вклад в экономику они вносят. В абсолютных цифрах — не такой уж маленький. Не забывай про кавказскую нефть, кстати.
— Кавказ останется нашим, — мотнул головой Эберлинг. — Там же почти не осталось местных, сплошные фольки... Да, конечно, получится анклав, что не очень удобно. Придется договариваться с Россией о транзите. Но это пустяки по сравнению с тем, что мы выигрываем. Смотри. Допустим, завтра осси объявляют о независимости...
— Едва ли они решатся, — усмехнулся Власов. — Они слишком хорошо запомнили прошлогодний урок.
— Сами, конечно, не решатся, — кивнул Хайнц. — Между нами говоря, сами они не решились и год назад. То есть, конечно, планы объявить суверенитет у них действительно были, но в стадии подготовки. Украинцев специально спровоцировали выступить раньше времени, а остальным ничего не оставалось, как последовать за ними... В итоге вся их затея сорвалась, и они надолго зареклись пробовать снова. Но сейчас кое-кому из их лидеров уже сделаны неофициальные намеки. Относительно условий, на которых оформленная должным образом просьба может быть удовлетворена. Они, безусловно, остаются в составе Райхсраума и отказываются от членства в каких-либо иных военно-политических блоках. На их территории остаются наши базы и все такое прочее... Да и куда им, собственно, деваться — они окружены Райхсраумом со всех сторон. Все, что они производят более-менее стоящего в экономике — начиная с украинской пшеницы и чешского пива — они все равно будут продавать нам. А кому еще? Америке? У атлантистов собственные рынки, где нет места чужакам. Задрать цены они не смогут: если не купим мы, не купит никто. Обрушить — да пускай обрушивают. Будь у нас атлантистский свободный рынок, это ударило бы по нашим собственным производителям, но у нас, к счастью, госрегулирование. Мы скупим их товар по дешевке, а на сэкономленные деньги не дадим в обиду своих работников. Зато вся их социалка разом перестает быть нашей обузой. Вероятно, их уровень жизни упадет с обретением независимости в несколько раз, но это будут уже их проблемы...
— Знаешь, — задумчиво произнес Власов, — рассуждая таким образом, можно договориться и до суверенитета отдельных земель Дойчлянда. Распускать — так распускать.
— Фридрих, ну зачем же доводить до абсурда... — поморщился Эберлинг.
— Я лишь хочу сказать, что, что бы там ни было по части экономики — а проверять твои выкладки надо серьезно, и в Райхе для этого имеются лучшие специалисты, нежели я — но твой проект совершенно невозможен политически.
— Да почему? — раздраженно воскликнул Хайнц. — Я же не предлагаю сделать эти земли американскими штатами! Речь идёт всего лишь о переходе из Райха в Райхсраум. В конце концов, в чем разница? Райхсраум образован странами, которые были нашими союзниками во Второй мировой. Райх, за пределами исконных границ Фатерлянда — странами, которые не захотели быть нашими союзниками и были нами завоеваны. Во-первых, все это дела давно минувших дней. А во-вторых, получается, что бывших врагов мы приблизили сильнее, чем бывших друзей. В этом есть даже нечто противоестественное...
— Давай без демагогии, — скривился Фридрих. — Ты прекрасно понимаешь, что политика — это не арифметика, где можно безболезненно выносить слагаемые за скобки. Если сегодня Райх разломится пополам, завтра затрещит по швам и весь Райхсраум. Он и так уже, прямо скажем, мало похож на монолит...
— Опасность есть, — признал Эберлинг. — Но альтернатива еще хуже. Даже в самом скверном случае — пусть лучше падет Райхсраум, чем Берлин.
— Ты и в самом деле надеешься убедить в этом Шука? Только не говори мне, что ему уже тоже сделали «неофициальные намеки».
— Нет... пока еще нет. Райхспрезидент не в курсе. Но Шук сам по себе достаточно разумен, чтобы принять такое решение — после того, как ему будут изложены все аргументы. В конце концов, это он ушел из Северной Африки, хотя многие и тогда были против.
— Но не так, как будут сейчас.
— Да. Сейчас позиции неоконсерваторов в партии слишком сильны. И пока это так, Шук не решится отпустить восточные земли. Но волею судьбы неоконсерваторы сейчас — это фактически один человек. Без его ума, воли и энергии они снова превратятся в сборище кабинетных теоретиков и уличных горлопанов, не способных ни на что реальное — даже на то, чтобы просто договориться между собой. По крайней мере, до тех пор, пока не сойдутся на кандидатуре нового вождя — а это произойдет нескоро...
— Ты имеешь в виду Клауса Ламберта.
— Да, его. Переубеждать его бесполезно — к Райхсрауму он относится весьма скептически, зато каждый клочок территории собственно Райха для него священен, как символ веры... Значит, его необходимо устранить.
— То есть убить. Называй вещи своими именами.
— Да, убить.
— Завтра... то есть, уже сегодня, здесь, в Москве, — произнес Фридрих без вопросительной интонации.
— Да, — подтвердил Эберлинг.
— Кто еще участвует в заговоре?
— Он сам, — усмехнулся Хайнц. — Нет, я не издеваюсь. Просто каков вопрос — таков ответ. Ты опять слишком все упрощаешь. Разумеется, то, что я делаю, я не смог бы сделать в одиночку. Но не существует некоего единого «заговора». Как я уже говорил, в этом деле сходятся интересы сильно разных людей...
— И одного из этих людей зовут Зайн, — усмехнулся Фридрих.
— Да. Это одно из обстоятельств, делающих операцию особенно красивой. Убить двух зайцев, как говорят русские. Или двух волков... Зайн ликвидирует Ламберта, а мы, вместе с русскими безопасниками, тут же ликвидируем Зайна. Это, кстати, одна из причин, по которой Ламберт согласился сыграть роль живца. Ему объяснили, что на приманку меньшего масштаба Зайн не клюнет, а Ламберт, конечно, не прочь избавить Райх от одного из самых гнусных врагов германского народа. Естественно, ему гарантировали безопасность... Хотя, полагаю, для него эта причина не главная. Просто покушение очень способствует политической карьере — если, конечно, не увенчивается успехом. Когда Ламберту предложили идею операции, он ухватился за нее, как за свою. Пусть. Я не тщеславен, — осклабился Эберлинг. — Кажется, он собирается выступить потом с какой-то программной речью... но это уже все, сам понимаешь, не имеет значения.
Фридрих подумал, что Хайнц, очевидно, увлекся и совершенно забыл о своем нынешнем положении, но не стал перебивать. Пусть выговорится.
— Имеются, разумеется, и те, кто знает, что покушение будет успешным, — продолжал Хайнц. — Кое-кто из них сидит достаточно высоко. Увы, их волнуют не высшие интересы Райха. И даже не Зайн, хотя, конечно, они отнюдь не против, если он сдохнет...
— Политические конкуренты Ламберта, — понимающе кивнул Фридрих. — Как из числа его идейных противников, так и из ближайших соратников.
— Именно. Но если ты думаешь, что я перечислю фамилии, то вынужден тебя разочаровать. Они достаточно осторожны, в основном я имел с ними дело через посредников. Догадки у меня есть, но юридически доказать будет сложно... Кстати, и те, и другие наверняка сказали бы, что их заботит вовсе не личная карьера. Противники сказали бы, что Ламберта надо остановить любой ценой, пока Шук не сделал его своим преемником — что, по-моему, совершенно исключено. Соратники заявят, что в качестве мученика Ламберт будет полезнее делу правых патриотов, чем живой, что тоже чепуха... В любом случае, какими бы интересами они ни руководствовались, сейчас они приносят пользу общему делу. Они думают, что я — их орудие, но на самом деле все наоборот.
— И, конечно, среди них есть кто-то из руководства Управления.
— Само собой.
