Значит, магнитофон? Власов вернулся к исходной записи и восстановил столь поспешно отброшенные начало и конец со словами дежурного — и даже короткие гудки в конце. Если все дело в полицейском магнитофоне, помеха везде одинаковая...
А вот и нет. На гудках никаких щелчков не было.
Как могли эксперты пропустить это? А вот так, очевидно, и пропустили. Гудки отбросили сразу, а помеха — она и есть помеха, что ее анализировать. Скорее их насторожило бы отсутствие помех, свидетельствующее об искусственной подчистке — а то и о синтезе — записи...
Возможен еще вариант неких щелчков на линии. Но скорее всего это никакая не помеха, а реальный звук, записавшийся вместе с голосом. Что это может быть за звук? Мог ли он звучать в телефонной будке?
Фридрих закрыл глаза и постарался представить эту русскую будку и себя в роли звонящего. Какой- нибудь отбойный молоток, доносящийся даже сквозь дверь? Да, в Москве дорожные работы бывают и зимой, но вроде бы в том районе ничего такого не было. Да и не похоже ни по частоте, ни по высоте... Что еще? Тиканье часов на руке звонящего? Тоже не похоже по характеру звука, да и не запишется оно, если только не уткнуть микрофон прямо в часы — а тогда будет не слишком удобно говорить, да и зачем это делать?
Власов еще сильнее увеличил масштаб, присматриваясь к графику. Теперь стало заметно, что щелчки не столь однородны, как показалось поначалу. Они различались и по интервалам, и по высоте, и по амплитуде. Фридрих не мог сказать, есть ли какая-то закономерность в этих вариациях. Во всяком случае, если таковая и была, то нетривиальная. Но если щелчки — результат работы некоего механизма (а едва ли их могло производить нечто живое), то этот механизм, похоже, основательно разболтан.
«Если бы это был мотор самолета, не хотел бы я на нем лететь», — подумал Власов.
Кстати, может быть, мотор? Предположим, голос записан в машине, а в телефонной будке лишь проиграли запись в трубку. Пока оставим в стороне вопрос «зачем»... На звук мотора это все-таки не похоже, но, допустим, езда по брусчатке? Вполне объясняло бы все неровности... Но, пожалуй, в машине шум мотора бы все-таки записался. А здесь — Фридрих усилил остальную часть помехи, послушал чисто «электрический» шум — ничего похожего нет.
Проигранная запись. Запись, которую уж точно не стал бы делать случайный свидетель — значит, убийца... Но ведь эксперты утверждают, что голос принадлежит подростку и не был изменен! Мог ли пятнадцатилетний мальчишка убить резидента РСХА? Бред... Правда, в Африке Власову доводилось видеть четырнадцатилетних туземцев, не умевших читать и писать, но прекрасно умевших пользоваться американскими штурмовыми винтовками. Точнее, доводилось видеть их трупы. И трупы убитых ими дойчских солдат. Но нечто подобное в московском антураже — нет, слишком невероятно, особенно учитывая, как умер Вебер... Может, убийца просто попросил какого-то мальчишку произнести в микрофон определенные фразы? Подозрительные фразы, надо сказать... Но это можно представить, например, как кинопробы. «Мальчик, хочешь сняться в кино? Прочитай с выражением вот это. Если ты нам подойдешь, мы тебе позвоним...» Побежит ли подросток после этого в полицию, даже когда не дождется вожделенного звонка? Нет, конечно. В официальной русской прессе об убийстве Вебера не было ни строчки, и иначе и быть не могло. Так что вполне вариант, особенно если убийство готовилось заранее.
Но что это, все-таки, за звук? Капли из недозакрытого крана? Хороший пример неидеальной монотонности, но тоже не похоже — по характеру затухания звук скорее тугой, металлический, чем мягкий «плюх» разбивающейся капли — да и при такой частоте скорее лилось бы струйкой, чем капало... Пленочная кинокамера? Вентилятор? Власов представлял себе различные технические устройства, пока не пришел к выводу, что пусть не по тембру, но по ритмическому рисунку звуки все-таки ближе всего к тиканью. Хотя тикать так громко, чтобы записаться, даже когда микрофон не направлен на них специально, могут только большие часы...
И он вспомнил, где не так давно видел такие.
Напольные часы в человеческий рост в кабинете Вебера.
Власов никогда не слышал, как тикает этот монстр, но звук наверняка разносится по всему кабинету. И попал бы в любую сделанную там запись. Вот только с этими высокими, быстрыми, не вполне равномерными щелчками он не ассоциируется. Такие часы должны звучать куда более степенно и солидно... Да и не мог убийца записать постороннего мальчишку прямо на месте преступления!
Объяснение напрашивается. Запись понадобилась для того, чтобы до неузнаваемости преобразовать голос программой. А вместе с голосом преобразовалось и тиканье. На которое убийца просто не обратил внимания — известная особенность человеческой психики, перестающей реагировать на монотонный раздражитель...
Но ведь эксперты Управления утверждают, что запись не подвергалась рехнеробработке!
Однако эксперты — тоже люди и судят в пределах собственной компетентности. Они исходят из особенностей известных им программ обработки звука. А что, если на рехнере Вебера стояла некая новая, уникальная программа? И потому-то этот рехнер и исчез...
А на следующей день в Теплом Стане умер некий специалист по программам обработки звука.
Кажется, на этот раз все действительно сходится.
Оставался последний штрих — записать, как на самом деле звучат часы в кабинете Вебера. Тогда можно рассчитать обратное преобразование и услышать истинный голос убийцы.
Разумеется, далеко не факт, что этот голос что-то скажет Власову. Или всем экспертам Управления, куда он немедленно отправит запись. Или Никонову, если тому все-таки можно доверять — что тоже далеко не факт... И все же это будет почти то же самое, что заполучить отпечатки пальцев.
Так, сколько времени? 22:12. Поздно? Неважно.
В 22:17 Власов уже шагал по улице со своим нотицблоком знакомым маршрутом к Староконюшенному переулку.
Погода сделалась окончательно мерзкой, было холодно и скользко. С неба, правда, ничего не сыпалось, хотя его уже основательно затянуло. У помойки опять рылся пес, не то другой, не то тот же самый — правда, на сей раз он не стал прерывать свое занятие, чтобы облаять прохожего. Новый Арбат, впрочем, выглядел непривычно: движение там было по-прежнему перекрыто, и по проезжей части все еще фланировали гуляющие, заметно, впрочем, поредевшие к этому часу — зато теперь среди них попадались явно нетрезвые. Обогнав одну такую компанию, Власов услышал пьяную дойчскую речь и скривился от отвращения.
Полиции поблизости видно не было. Сияющие свастики и прочая праздничная иллюминация отражалась в витринах уже закрытых магазинов и успевшей образоваться на тротуарах наледи.
Но когда Фридрих нырнул в Серебряный переулок, его вновь охватило ощущение дежа вю. Те же торговцы сувенирами на Старом Арбате (по случаю наплыва туристов они, похоже, готовы были нести свою вахту круглосуточно), даже та же самая девка в папахе на месте (а впрочем, куда ей с него деваться) — правда, на сей раз Власов хотя бы не заметил никакой большевицкой символики: в Дни арийского единства спросом пользовался другой товар. Тот же темный и мрачный Староконюшенный, те же мертвенно-голые торсы атлантов на московском морозе...
Квартира номер шесть тоже по-прежнему оставалась опечатанной.
«Позвонить, что ли, Хайнцу и спросить, не собирается ли он снова сюда наведаться, — с усмешкой подумал Власов, аккуратно открывая дверь. — Впрочем, в прошлый раз в это время он был уже здесь.» Но полоска с печатью не была отклеена.
Квартира встретила Фридриха все той же нежилой тишиной и темнотой. Скорее всего, с тех пор здесь так больше никто и не бывал. Власов прошел в кабинет, задернул светонепроницаемые шторы и зажег свет. Мелькнула дурацкая мысль, что сейчас он увидит сидящего в кресле мертвеца, а то и живого человека, который внимательно на него смотрит и целится из пистолета — но кресло, конечно, оставалось таким же пустым, как и в тот момент, когда санитары вынесли труп.
Власов отыскал розетку в стене поближе к часам, не желая разряжать аккумулятор, передвинул туда кресло, уже не боясь оставлять следы своего присутствия, и подключил нотицблок. Затем открыл высокую застекленную дверцу часов, потянул за цепь, поднимая цилиндрическую латунную гирю, похожую на эталон чего-то-там из Палаты мер и весов, и толкнул маятник.
Клик. Клак. Клик. Клак. Звук часов оказался именно таким, как он и представлял — громким,
