— Вот и ладно, вот и стойте. Полагаю, эта пробка надолго. И пусть они там сами разбираются, как знают...
Фридрих спрятал трубку в карман и вновь повернулся в ту сторону, куда убежал Рональдс. Пойти взглянуть поближе на аварию? Или не уподобляться американцу с его праздным любопытством, а сразу вернуться в машину и, наконец, поспать? Пробка, судя по всему, действительно надолго, уже один этот рефрижератор не сдвинешь без специальной техники... а самолет Ламберта, как сказал Мюллер, благополучно приземлился... сразу видно, что шеф никогда не служил в авиации. Летчик сказал бы в таком контексте не «самолет», а «борт» или «рейс», и слово «приземление» тоже не из летного лексикона... «посадка» — да, посадка на бетон, на асфальт, на грунт, на воду...
И тут, наконец, то, что Фридрих не мог вытянуть из подсознания, рывком выскочило на поверхность и сразу словно замкнуло контакты в его мозгу.
Он вспомнил, какая фраза проплыла в его сознании перед засыпанием в машине. «Последняя неделька выдалась еще та». И он понял, почему вслед за этой мыслью ему явился во сне Эберлинг. Потому что эту фразу Власов уже слышал. От Эберлинга. В ночь их первой встречи в Москве. Только та фраза звучала чуть по-другому. «Крайняя неделька выдалась еще та.» Крайняя!
Суеверные летчики принципиально не говорят «последний». Только «крайний». Крайний полет, крайняя посадка... доходит до полного абсурда — даже когда речь идет о разборе свершившейся катастрофы, о полете, ставшем последним в том самом смысле, его все равно называют крайним. Ну и на другие темы, не связанные с авиацией, это тоже распространяется. Похожее суеверие есть и в наземных войсках, но там вместо «последний» говорят «завершающий». Тоже, если вдуматься, глупость в квадрате — ведь слово «завершающий» может иметь тот же зловещий смысл, что и «последний». Хотя, разумеется, смешно ожидать логики от суеверий.
Фридрих не терпел суеверий, и еще он не терпел безграмотности. Потому их сочетание в особенности резало ему ухо. Сам он всегда принципиально говорил «последний», чем порою навлекал на себя недовольство коллег и даже командиров. Но все же за годы летной работы он привык слышать «крайний» в речи других и уже почти не обращал на это внимания. Не обратил внимания и в тот вечер, тем более что тогда, как и теперь, чувствовал себя изрядно уставшим...
Фокус в том, что об этой слабости летчиков очень трудно узнать, не будучи одним из них. Ни в фильмах, ни в книгах, ни даже в публичных выступлениях ветеранов на патриотических мероприятиях это «крайний» вместо «последний» не встречается. Официальная пропаганда и легальную-то религию не жалует, что уж говорить о мелких суевериях, недостойных истинных арийцев, птенцов Ралля, имперских орлов, защитников небес Фатерлянда... И стало быть, Хайнц, усвоивший это выражение — усвоивший настолько хорошо, что оно вырвалось у него непроизвольно — в недавнее время, как минимум, плотно общался с летчиками, общался с ними в их среде. А скорее всего — приобщился к летному братству и сам. Ведь это было его мечтой с юности! Неудивительно, что он с восторгом неофита принялся перенимать обычаи, пусть даже и нелепые — сам Эберлинг суеверен не был... Начал ли он посещать частный аэроклуб еще в Дойчлянде — или, что более вероятно, уже в России, где правила для пилотов-любителей менее строги и для того, чтобы начать осваивать реактивный (а Хайнца всегда привлекали именно мощь и стремительность реактивных машин), не требуется сначала налетать сто часов на винтомоторном с неубирающимся шасси, потом еще сто с убирающимся и т.д. и т.п.? Имел ли он с самого начала далеко идущие планы, помимо желания воплотить давнюю мечту? Теперь уже не столь важно. Важно, что у него есть средство нанести удар, откуда не ждут, откуда не прикроют Ламберта никакие телохранители — с воздуха. Вот откуда «успеть на аэродром» во сне. Вовсе не о Внуково там шла речь...
Пока эти мысли мелькали в голове Фридриха, он уже бежал к своей машине. Так. Хорошо, что он взял с собой нотицблок. Как же медленно грузятся эти проклятые «окна»... Беспроводной доступ в REIN — технология совсем новая и несовершенная, по скорости, конечно, она и рядом не стояла с кабельным доступом, но для работы в текстовом режиме сойдет. Окно поисковика — «аэроклуб г.Москва» — «найти». После мучительно долгой паузы — список из двенадцати позиций, девять из которых базируются на аэродроме Мячково к юго-востоку от Москвы. Остальные три — существенно дальше, вряд ли Эберлинг мог позволить себе тратить два часа на дорогу в один конец... Значит, Мячково. Есть ли среди тамошних аэроклубов владеющие реактивными самолетами? Есть, даже целых три. У одного — «Мессершмит 762», машина с двумя двигателями, прожорливая и, стало быть, дорогая, Эберлингу вряд ли по карману. К тому же строгая в управлении, как самолет первоначального обучения не годится. У двух других клубов матчасть попроще — чешские L-29 «Дельфин». Тоже отнюдь не идеальный самолет — мощность двигателя маловата, маневренность так себе, скорости, ясное дело, даже близко не подходят к звуковому барьеру, да и авионика, как на истребителях первого поколения. Ничего удивительного — разработка конца пятидесятых... Но для курсанта сгодится — правда, в летных училищах самого Райха «элки» никогда не использовали, с самого начала почти все «Дельфины» поставлялись на Восток. И все же это хотя и учебно-тренировочный, но истребитель, который может быть оснащен пусть и самым примитивным (пулеметы в подвесных контейнерах, неуправляемые ракеты), но настоящим боевым оружием. Вот только, конечно, частному аэроклубу никто никогда не позволит это сделать. Что же задумал Эберлинг — неужели таран, атаку камикадзе? В принципе, на «Дельфинах» есть катапульта, можно навести самолет на цель и выпрыгнуть в последний момент — но это не спасет, медленно опускающемуся на парашюте диверсанту не дадут уйти... Или ему все же удалось где-то раздобыть авиационное вооружение? Если бы и удалось — в одиночку его на самолет не установишь, это и клубные техники должны быть в сговоре, а они-то точно не самоубийцы...
Значит, два частных аэроклуба — «Стрижи» и «Русские витязи». Список членов... а вот этой информации в REIN уже нет. Можно предположить, что Эберлинг выбрал первый клуб — уже просто из-за названия. Хотя мог выбрать и второй — «чтоб не догадались», если там, конечно, не собрались какие- нибудь твердолобые русофилы, не выносящие дойчей... Ладно, хорошо хоть телефоны обоих клубов в Сети имеются. Можно бы звонить официально, но на сей раз Мюллер не примет ссылок на одну лишь интуицию. Теперь он начнет шевелиться лишь при наличии твердо доказанных фактов. Что ж, добудем ему факты... Частные аэроклубы — коммерческие организации с достаточно узким рынком, новые клиенты попадают туда, как правило, по знакомству. Нередко приведшему нового клиента полагается какое-нибудь материальное поощрение, так что ссылка на «друга, который порекомендовал мне ваш клуб», прозвучит совершенно естественно. Если, конечно, Эберлинг вступил в клуб под своим именем. Но ведь он, наверное, хотел не просто полетать, а выучиться и получить полноценное пилотское свидетельство — которое, конечно, будет действительным лишь с подлинным именем...
Фридрих торопливо — время, время! — набрал номер «Стрижей».
— Добрый день, это аэроклуб? Могу я поговорить с вашим начальником?
— Он в воздухе. А что вы хотели? Я тоже пилот-инструктор.
— Я хочу у вас полетать на «элках». Сам я бывший военный летчик...
— Я тоже, — нельзя сказать, что предыдущая реплика инструктора прозвучала неприветливо, но теперь его голос заметно потеплел. Пилотское братство — штука полезная. — Воронежское высшее авиационное училище, выпуск шестьдесят девятого. А вы что заканчивали?
— Центр подготовки истребителей имени Хартмана, — честно ответил Фридрих. Заодно проверим, как здесь относятся к дойчам. В послевоенные годы русские военные летчики относились к пилотам Люфтваффе, «отнявшим у них небо», мягко говоря, без восторга. Правда, с тех пор от ограничений, наложенных на российские ВВС Смоленским договором, не осталось и следа (если не считать того факта, что русские военные пилоты по-прежнему летают на германских машинах) — но национальные обиды имеют тенденцию затягиваться подолгу...
— Хартмана? Это который в Германии? Известное заведение... — голос стал несколько суше, впрочем, в допустимых пределах. — Так вы дойч? А по говору и не скажешь...
— Я долго жил в Германии, но корни у меня русские, — поспешно произнес Фридрих; пора было, наконец, переходить к делу. — Но у вас ведь и дойчи в клубе есть? Мне вас порекомедовал мой друг, Хайнц Эберлинг. Он сейчас не у вас, кстати? Вчера вроде собирался...
— Эберлинг? Вы знаете, я тут недавно работаю и не знаю всех членов клуба по именам. Да, кажется, к нам ездит какой-то дойч, Хайнрих или Хайнц, но сам я с ним не летал. Его инструктор — наш начальник, Макс...
— Так они сейчас вместе в воздухе? — разочаровано перебил Фридрих. Если так, значит, время
