сообразил, что его сбивает с толку ударение: видимо, имелось в виду «rodnaya». Как ему когда-то пытался объяснить дед, это специфическое русское понятие, нечто среднее между «native», «own» и «beloved», с хитрым переплетением родственных и сексуальных чувств — то есть что-то по ведомству доктора Фройда и при том сугубо славянское. Ударение на первый слог, кажется, тоже что-то значило: то ли подчёркнутое плебейство, то ли выражение экспрессии... В середине, несомненно, было русское женское имя.
— Тоже blatniak? — спросил Майк у сосредоточенно жевавшего Николая.
— Не-ет, — покачал головой тот, сглотнув, — это одна из главных красноармейских песен. Настоящая, в отличие от всяких «полковников Синицыных», которые тридцать лет спустя написали. Хотя эту тоже придумали еще в Первую мировую, большевики только дописали кое-что...
Майк пораскинул мозгами и понял, что «Вайнана» — это, скорее всего, какой-нибудь русский аналог германской Лили Марлен. Правда, судя по музыке, воспеваемая девушка была куда мужикастее и брутальнее Лили. Опять же, пресловутые славянские вкусы...
— Большевики вообще ничего своего придумать не могли, — продолжал меж тем Николай. — Мелодию «Все выше, и выше, и выше» украли у германцев, «По долинам и по взгорьям» и «Смело мы в бой пойдем» — у белогвардейцев... «Интернационал» уж тем более не их.
— Я все хочу спросить, — перебил Майк, — вся эта большевицкая символика тут... не возникает ли проблем? Мы ведь признали результаты Петербургского процесса... еще при Эйзенхауэре, кажется...
— Ну и что? У нас свободная страна, — усмехнулся Николай. — И ты что, всерьез думаешь, что тут есть идейные? Что, наслушавшись красных песенок, кто-то побежит штурмовать Белый дом?
— Ну, как сказать... нацисты ведь начинали в пивных.
— Нацисты начинали, а большевики закончили, — возразил Николай. — Те, которые не на виселице, конечно... Нет, все, кто верил в эту бодягу всерьез, подались в Китай, а не сюда. Здесь от Ленина остался один «ленинад».
— А черно-желто-белый флаг — это тоже что-то большевицкое?
— Нет, это флаг Российской империи.
— Но ведь российский флаг — бело-сине-красный?
— Ээ, Майк, — покачал головой Николай, снова наполняя из графина свой стакан, — в России всегда был такой бардак, что она даже с собственной символикой не могла разобраться. Почти до самого большевицкого переворота не могла решить, какой флаг выбрать. Одна комиссия постановила так, другая этак. Только, наконец, определились — война и переворот. Ну, сейчас, конечно, бело-сине-красный почитается священным, потому что под ним воевали белогвардейцы и Власов. Зато те, кому они не нравятся, из принципа избрали себе черно-желто-белый. Между прочим, после победы над большевиками были и другие варианты. Предлагали, например, оставить флаг красным, по образцу знамени Райха, только серп и молот заменить свастикой-коловратом, или даже андреевским крестом... А гимн? Ты в курсе, Майк, что у России почти до середины XIX века не было своего гимна? Исполняли английский «Боже, храни короля!» И даже когда придумали, наконец, свой, первую строчку оставили прежней... Я же говорю — ничего своего. Не только у большевиков, вообще... Пушкин, солнце русской поэзии и как там его еще звали... он же просто популяризатор европейской классики. Одну из своих главных вещей перепер у Байрона, вторую у Шекспира. Вся русская знать говорила по-французски... А знаешь, что сказал француз де Кюстин? «Русский гений есть гений под-ра-жа-тель-ный»... Что сидишь, как неродной, давай я тебе тоже водочки плесну...
— Нет-нет, спасибо... ну, разве что на донышко, — уступил напору Рональдс.
— Ну, budem!... Впрочем, у вас, американцев, тоже нет ничего своего, — продолжал Николай, смачно закусив. — Но вы хоть ведете себя проще. Вы не пытаетесь кому-то подражать, а просто скупаете все сколь-нибудь стоящее по всему миру и вешаете на это лейбл «Сделано в Америке». Прямо как китайцы, только те не покупают, а воруют. Атомную бомбу вам германцы сделали, вертолет и телевизор — русские...
— Телевизор?! — возмутился Майк. Вообще-то он никогда не интересовался тем, кто именно изобрёл телевизор, но было и без того очевидно, что это чисто американская вещь.
— Ну да, Зворыкин изобрёл... слышал такую фамилию? Нет? То-то же. Бежал в Штаты от большевиков. Большевики сделали вам много подарков, вообще-то. То-то к ним здесь такая терпимость.
— Ну, допустим, — Майк решил, что нахальному русскому нужно напомнить кое-что, — но ведь деньги-то ему на разработки дали мы, не так ли? Это тоже чего-то стоит.
— Вообще говоря, денег ему дал Давид Сарнов. Президент Radio Corporation of America. Кажется, юде. Его ребёнком увезли родители от...
— ...от большевиков, как это у вас принято, — саркастически заметил Майк. Выпитое уже давало о себе знать, к тому же окружающая обстановка как-то не располагала к политкорректности. Рональдс поймал себя на мысли, что ему это, скорее, нравится. По крайней мере, тут уж точно никто не схватит тебя за задницу... Хм, а ведь это неплохая коммерческая идея: оазис традиционных отношений, замаскированный под экзотическую эмигрантскую тусовку. Об этом можно сделать неплохой репортаж...
— Ну да, от большевиков, — пожал плечами Николай. — И что?
— А то, что этот ваш, как его... — фамилию изобретателя телевизора Майк произнести не сумел, — так и остался в Америке, даже после того, как большевиков не стало. Почему бы это?
Музыканты заиграли вступление очередной песни — вероятно, даже более популярной, чем предыдущие, судя по возросшему шуму в зале.
— О, вот и «Синицын». Так и знал, что его мы сегодня не избежим, — поморщился Николай. — А насчёт того, почему не вернулся — так это понятно...
— Четвёртые сутки проклятые фрицы
Штурмуют столицу с утра до темна!
Не па-а-адайте духом, полковник Синицын!
Майор Коваленко, надеть ордена!
— вывела с надрывом певичка.
В зале подхватили рефрен.
— Совершенно безграмотная песня, — прокомментировал Николай. — Начать с того, что германцы Москву не штурмовали...
— Так почему же этот ваш изобретатель не вернулся? — Майку захотелось дожать собеседника.
— А зачем? У него здесь работа, деньги, успех. В России он получил бы всё то же самое, минус затраты на переезд, адаптацию, и расталкивание локтями конкурентов. Плюс, конечно, джерри. Зворыкин с ними ещё в первую мировую воевал.
Майк улыбнулся старому военному словечку: оно напомнило ему рассказы деда и любимые с детства фильмы про подвиги американских летчиков.
— Кстати, первый самолет построили братья Райт, — припомнил он.
— Идея была не их. Им просто повезло найти хоть сколько-то приемлемое инженерное решение. Но именно «хоть сколько-то». Их «Флаер» был почти неуправляем, да и мощности на самостоятельный взлет ему не хватало — фактически его поднял в воздух встречный ветер... Скажи мне, Майк, если американцы такие пионеры авиации, то что ж всю Первую мировую американские летчики летали на французских «Ньюпорах» и «Спадах»? А Зэнгера или фон Брауна вам купить было слабО, вот ваша космическая программа и провалилась.
— Что значит провалилась?! — Майк напомнил себе, что он профессионал, и не должен заводиться, что бы ни говорил собеседник, но это уже было слишком. — Америка — великая космическая держава, на наших кораблях уже летали астронавты доброго десятка стран...
