Кстати, давать педофилам срок меньше пожизненного просто не имеет смысла. Их патология неизлечима, равно как и у других сексуальных маньяков и извращенцев. Если такого субъекта выпустить, он непременно возьмется за старое, что, кстати, прекрасно подтверждается статистикой Запада, где серийных убийц, символически полечив пару лет в психушке, вновь выпускают на охоту в общество. Так что заключение здесь — не просто наказание, а карантинная мера. А что это заключение не в западной тюрьме санаторно- курортного типа, а в лагере — ну так должен же арестант отрабатывать свое содержание...
Фридрих ещё заметил, что, пожалуй, ни один из лидеров НСДАП не повторял в своих речах так часто слово «нацизм». Французский комментатор произносил его даже с каким-то сладострастием. Фридриху представилось, что если бы в один не слишком прекрасный день Райх и его идеология вдруг исчезли, борцы с ними оказались бы самыми несчастными из людей.
Утро пятницы принесло новые результаты. Ответ насчет книги пришел даже раньше, чем рассчитывал Власов. И объяснялась эта оперативность просто: книги, подлежащей выдаче Франции, не существовало и не могло существовать. Соглашение о реституции касалось ряда картин и произведений ювелирного искусства, но книги в нем не фигурировали.
Стало быть, госпожа Галле лгала во всём. Или, что менее вероятно, лгали ей. Сам князь? Может быть, он хотел использовать Галле в качестве курьера для передачи книги на Запад, а вся история с наследством и внуком — выдумка? Нет, слишком сложно...
Фридрих ничего не сказал ей на сей счет, когда забирал из отеля «Берлин» — лишь довольно сухо поблагодарил за правильное поведение на пресс-конференции. При случае он еще прижмет ее к стенке. А пока сделает вид, что все нормально, и посмотрит на дальнейшие действия госпожи «правозащитницы».
Когда он уже собирался ехать за ней в гостиницу, доложился Лемке. Демонстрируя свою старательность, маленький оперативник обзвонил не только продойчские организации, но даже пробольшевицкий Союз Ветеранов Великой Отечественой Войны. Никаких мероприятий пятого числа никто из них не проводил. Князь поддерживал отношения с Союзом Ветеранов Второй Мировой, но от официального членства отказался. Учитывая своенравный характер покойного, последнему обстоятельству Власов ничуть не удивился...
Нахимовский проспект, наконец, закончился, превратившись за перекрестком в широкий Ломоносовский. На следующем светофоре Фридрих свернул направо. Сведения фрау Галле в очередной раз оказались неточны — искомый дом располагался, очевидно, не на самих Воробьевых горах, а рядом.
«Власовский проспект 73/8» — извещала табличка на углу длинного здания. Фридрих усмехнулся, припомнив неуклюжую иронию Мюллера. Как это похоже на русских — сперва устраивать травлю своим освободителям, изгонять их из страны и из жизни, а потом ставить им памятники и называть в их честь улицы... Впрочем, здесь он слегка лукавил. В том, что генерал Власов в начале 1949 сложил с себя полномочия Верховного «по состоянию здоровья» и уехал в Германию — по официальной версии, на лечение — виновны были не только неблагодарные русские. Хотя, конечно, с каждым послевоенным годом, по мере того, как ужасы большевизма уходили в прошлое, все больше множилось число тех, кто называл человека, избавившего Россию от сталинской тирании, самой кровавой в истории, и отстоявшего независимость страны, «предателем» и «немецким прихвостнем». И из трех покушений на генерала по крайней мере два точно организовали сами русские. В третьем (а точнее, если по хронологии, втором) подозревали американский OСС, но доказать этого так и не смогли... И Андрея Андреевича все это действительно возмущало и оскорбляло.
Но это была лишь часть правды, причём меньшая часть. Генерал Власов не устраивал решительно всех, не только соотечественников. Разумеется, они были на виду: все эти недобитые большевики и сочувствующие, а также русские ультра, которые не могли простить ему сотрудничества с Германией (пусть даже ценой этого сотрудничества была куплена свобода России) и понаехавшие из зарубежья белогвардейские ортодоксы противоположного плана, которые не желали забыть генералу его коммунистическое прошлое. И уж тем более — зарождавшаяся элита ПНВ, жадная до власти и с самого начала рассматривавшая Власова как временную фигуру: «вояка сделал свое дело, теперь настало время настоящих политиков». Но всё это было не так важно, как тот факт, что самостоятельный и своенравный Верховный правитель России, превыше всего ставивший интересы своей страны, не устраивал руководство Райха. Которое в конце концов предпочло видеть на этом посту более покладистого человека, удобного Берлину.
Поэтому после третьего покушения, в котором генерал уже не отделался ушибом или царапиной, в палату к нему прибыли не только высокопоставленные функционеры ПНВ, но также имперский посол в России, командующий Временным контингентом союзных войск и срочно прилетевший из Берлина личный секретарь Дитля. Официально, разумеется, все они явились засвидетельствовать Верховному правителю России свое сочувствие и пожелать скорейшего выздоровления. Выражение сочувствия растянулось на пять с половиной часов, прежде чем генерал согласился на предложенные условия. Впоследствии он говорил, что, если бы не был ранен, не уступил бы так легко.
По итогам переговоров генерал Власов отправлялся лечиться в лучший военный госпиталь Дойчлянда. Лечение и реабилитационный период обещали быть длительными, и вообще, здоровье генерала требовало впредь избегать сурового российского климата. Взамен он получал имперское гражданство, фельдмаршальскую пенсию с сопутствующими привилегиями, Рыцарский Крест с Золотыми Дубовыми Листьями, Мечами и Бриллиантами и баронский титул. Женщина-врач, лечившая генерала в госпитале под Берлином, вскоре стала его третьей женой и матерью Власова-младшего...
Сам Фридрих, узнав эту историю в подробностях, так до сих пор и не решил, как он к этому относится. Он знал одно — любой политик на месте Райхспрезидента поступил бы так же. Тактически — да и в среднесрочной перспективе тоже — это был единственный логичный шаг: устранить сильного и неподконтрольного лидера, чтобы посадить на его место «своего сукина сына», как выражаются в таких случаях американцы. Но всё-таки оставался вопрос: не ошибся ли Дитль стратегически? Возможно, власовская Россия была бы менее удобным, но в чём-то более надёжным союзником? Во всяком случае, Мосюк при Власове не имел бы шансов пробиться наверх. Впрочем, кто знает: такие почему-то пролезают в любые щели...
Дом номер 66, где находилось либеральное логово, располагался на противоположной стороне проспекта.
Фридрих припарковался возле подземного перехода.
— Приехали, — сказал он, открывая дверь. Фрау Галле вздрогнула, вытянула шею, глядя налево.
— Да, это здесь. Седьмой этаж, последний подъезд слева.
Здание напоминало гигантскую коробку, передняя стенка которой, длиной в добрых двести метров, выходила на Власовский проспект, а боковые — на Молодежную улицу и безымянную дорожку между домами. Четвертой стенки-корпуса, как убедился Фридрих, пройдя с Франциской по дорожке, фактически не было: от нее, так и хотелось сказать, уцелели лишь примыкавшие к ребрам «коробки» подъезды (как раз в таком находилась нужная квартира). В разрыве располагалось обнесенное оградкой двухэтажное здание, в котором Власов опознал детский сад. Фридрих знал, что неподалеку за домами имеется еще и цирк. Что ж: очень подходящее окружение для либеральной штаб-квартиры.
После кратких формальностей с домофоном и трехминутного ожидания еле ползущего лифта (на сей раз Фридрих отступил от своих принципов, ибо фрау Галле явно не горела желанием подниматься на седьмой пешком, а оставлять ее одну даже пару минут не хотелось) они, наконец, добрались до квартиры главреда «Свободного слова», служившей по совместительству и помещением редакции, а заодно и местом собеседований с желающими примкнуть к демдвижению. Дверь оказалась незапертой — то ли ее открыли только что, после разговора с Франциской через домофон, то ли сюда и впрямь мог прийти кто угодно. Власов знал, что стиль жизни с принципиально незапираемой дверью практикуется некоторыми российскими диссидентами, имеющими репутацию «блаженных» или «отмороженных». Кто-то из вечно оппозиционных российских бардов даже написал про это песню — «не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта».
Когда они вошли, из комнаты в конце короткого коридора выглянула увядшего вида женщина лет сорока пяти с неряшливыми пегими кудряшками на голове и сказала сиплым голосом: «Раздевайтесь и
