госпожа Новодворская, гражданка того же самого Райха... ну хорошо, пусть Беларуси — учит, как вы выразились, жить российских читателей вашей газеты?
— Ну, во-первых, она же не нацистка... — терпеливо начал пояснять плешивый, не слишком, кажется, сконфуженный, но его перебил один из соратников, самый заросший из всех:
— Эдик, да что ты с ним цацкаешься? У него ж на роже написано, что это гэбульный провокатор!
Фридрих тут же напустил на физиономию оскорбленное выражение, но Эдик примирительно поднял ладонь:
— Игорь, не кипятись. Может быть, человек в самом деле не понимает.
— Я просто задал вопрос, — заметил Фридрих. — Разве не для этого вы здесь собираетесь? С каких пор попытка разобраться в чужих взглядах является провокацией? Я совсем не имел в виду, что Новодворская нацистка. Я просто о том, что, живя за границей, она вряд ли разбирается в местной ситуации лучше живущих в России...
— Вы напрасно недооцениваете контакты между демократами по разные стороны границы, — возразила Ирина. Фридрих, собственно, в тесных контактах и не сомневался, но был доволен, что получил подтверждение.
— И кроме того, — продолжил он, — у меня есть в Берлине знакомые, сочувствующие СЛС. Так вот, они отзывались о Новодворской без особого почтения. Даже говорили, что ее чрезмерный радикализм дискредитирует все дело.
— Россию терапевтическими методами не вылечить, — пробурчал Игорь.
— А какими же? Хирургическими? — тут же обернулся к нему Власов, но Эдик уже протестующе мотал головой:
— Демократические партии России отвергают насильственные методы борьбы!
— И кстати, — заметил Фридрих, — откуда вообще следует, что Россию надо лечить? Я здесь, правда, недавно — если не считать послевоенных детских воспоминаний — но мне она показалась вполне процветающей страной. Если не считать московской подземки... но, знаете ли, в Нью-Йорке это тоже не самое привлекательное место...
— Вы бывали в Нью-Йорке? — заинтересовалась тощая девица.
— Нет, но...
— Ясно, — девица мигом утратила к нему интерес. — Судите по нацистской пропаганде.
— А вы бывали в Нью-Йорке? — осведомился в ответ Фридрих, но Эдик, как видно, имевший представление об истинном положении дел в американской подземке, предпочел замять эту деликатную тему:
— Вы судите лишь по парадной витрине режима. Это благополучие создается трудом заключенных концлагерей...
— Не могу поручиться за Россию, — слукавил Власов, — но, по крайней мере, в Райхе благополучие создается трудом свободных работников. Принудительный труд малоэффективен, это доказано всей историей и в последний раз — большевиками. Несмотря на огромную систему ГУЛАГа, значительно превосходившую лагеря Райха, им так и не удалось добиться экономического процветания. Обеспечить кратковременный рывок — да, на короткой дистанции кнутом можно добиться больше, чем пряником. Но в долговременной перспективе... Вклад заключенных в устойчивую экономику невелик. Они в основном лишь покрывают расходы пенитенциарной системы, что логично и справедливо.
— Да как же можно — такое называть справедливым! — возмутилась толстая в розовом, и телеса ее заколыхались от гнева. — Это ж принудительный труд! А принудительный труд — это преступление!
— Преступление — это то, что совершили эти люди, — возразил Фридрих. — В абсолютном большинстве это уголовники.
— Ну и что? — как ни в чем не бывало, отозвался Эдик. — Все люди имеют права, и уголовники в том числе.
— Уголовники посягают на чужие права — справедливо в ответ посягнуть на их собственные.
— Тогда вы ничем не будете отличаться от уголовника, — непреклонно заявил Игорь.
— Разве? — приподнял брови Фридрих. — По-вашему, нет никакой разницы между бандитом, стреляющим в честного гражданина, и полицейским, стреляющим в бандита?
— Это передергивание, — тут же заявил Игорь.
— В чем же оно состоит?
Игорь замялся, но Эдик пришел ему на помощь:
— Полицейский стреляет, чтобы предотвратить преступление, или чтобы помешать преступнику скрыться. Если тот уже арестован, полицейский не имеет права в него стрелять.
— А бандит убивает жертву и тогда, когда она лишена возможности к бегству, — заметил Фридрих. — И уж, само собой, она не затевает никаких преступлений. У бандита есть право на адвоката, на апелляцию, даже на амнистию — жертва же всего этого лишена... Но хорошо, значит, право арестовать бандита, отнять у него священное право на свободу, вы признаете. Почему, в таком случае, нельзя отнять у него жизнь, если он отнял чужую? И, кстати, предотвратить тем самым все преступления, которые он совершит в будущем — процент рецидива по тяжким преступлениям весьма велик, это вам подтвердит американская статистика. Более того, по-вашему, его даже нельзя заставить работать! Он должен жить в тюрьме на всем готовом за счет денег налогоплательщиков, в том числе — своих жертв и их близких! Разве это справедливо?
— Права человека выше справедливости! Это во всём нормальном мире так! — запальчиво выкрикнула толстая в розовом.
Фридрих с удовлетворением отметил, что по крайней мере двое присутствующих посмотрели на нее как на идиотку. Причем одной из двоих была Марта.
— И вообще, преступник еще может исправиться, — торопливо вклинился Эдик, не давая Власову прокомментировать последний тезис.
— Да, иногда может, — согласился Фридрих. — Я знаю случаи, когда людей исправляли труд и дисциплина. Но не знаю ни одного, когда это делало бездельное паразитическое существование.
— Далеко не все, кто попадает за колючую проволоку, действительно преступники, — Эдик в очередной раз вбросил новый тезис, не ответив на предыдущий. — Не говоря уже о банальных судебных ошибках...
— А почему — «не говоря»? — перебил Власов. — Да, от судебных ошибок страдают невинные. В том числе и гибнут. От автомобильных аварий они страдают и гибнут на порядки больше. Значит ли это, что надо отменить автомобили? И вообще любой транспорт... упав с лошади, тоже можно убиться, знаете ли.
— Если ошибка вскроется, невинно заключенного можно освободить, но невинно казненному нельзя вернуть жизнь! — подала голос Франциска.
— А что, невинно осужденному можно вернуть годы, проведенные в заключении? — парировал Власов. Он мог бы взглядом поставить ее на место, но не стал этого делать: пусть ведет себя естественно. Тем более что он, в отличие от кое-кого из присутствующих, отнюдь не боялся аргументов противника. — И не будем, опять-таки, забывать о соотношении невинных к виновным и о последствиях выхода виновных на свободу.
— Я не закончил, — напомнил Эдик. — Не считая невинно осужденных, в лагерях немало тех, кто является преступником лишь по нацистским законам, а не по сути...
— А кто определяет суть, если не закон?
— Международные правовые нормы, — Эдик вновь вернулся к терпеливому учительскому тону.
— То есть все дело в том, что российским и германским законам вы предпочитаете атлантистские, — кивнул Фридрих.
— Да, предпочитаем. Потому что законы демократических стран более гуманны.
— Гуманны по отношению к преступникам или по отношению к их жертвам?
— Послушайте, если вы будете все время перебивать... — Эдик уже не скрывал своего раздражения.
— Хорошо, хорошо, — смиренно согласился Власов. — Закончите свою мысль. Так кто же не должен сидеть в нацистской тюрьме, но, тем не менее, там сидит?
