Пасынков вместе со Светловым попал на один из шпалозаводов, где его заставили заниматься тяжелейшим физическим трудом. Известно, что официальный лозунг тех лет гласил: «Только тяжелым физическим трудом можно искупить вину перед Родиной!». Плакаты с этими словами висели в ГУЛАГе буквально на каждом шагу, и, стоит заметить, большинство заключенных (в том числе Пасынков и Светлов) верили этим словам. Хотя если вдуматься, то какую вину должны были искупить тяжелым физическим трудом несчастные узники? Ту вину, которая никем не доказана и которой на самом деле вообще не было.? Ведь в отношении харбинцев, например, даже не было закончено следствие. Суда, разумеется, тоже не было. А что же было? Арест, отправка в лагерь и полная неопределенность дальнейших судеб, физические муки изнуряющего подневольного труда и ни с чем не сравнимые моральные страдания отвергнутых обществом ни в чем не повинных людей…
Итак, Алексей Светлов, кроткий и высоконравственный человек (так характеризует его Пасынков) не смог выдержать такой жизни... Как уже было сказано, в один из августовских дней 1946 года он, рискуя своей жизнью, бежал из ГУЛАГа.
Уже позже, в Австралии, Алексей Светлов написал воспоминания о событиях того времени и опубликовал их в сиднейской русскоязычной газете «Единение». Один из его очерков назывался «Побег». В нем Алексей Светлов подробно описал все то, что произошло с ним и его другом Афанасием Постниковым после их побега из лагеря.
Итак, вместе с Постниковым, который отлично знал тайгу, Светлов целый год строил планы побега. Друзья прекрасно понимали, что еще немного времени – и они погибнут в ГУЛАГе от голода, холода, непосильного труда и бесконечных издевательств охранников. Выжить можно было только одним способом – попытаться убежать. План побега был уже давно готов, и теперь друзья ждали только удобного случая, чтобы навсегда (как они думали) покинуть ненавистную территорию ГУЛАГа.
Как-то ночью погрузочную бригаду, в которую входили Светлов и Постников, в три часа ночи разбудил нарядчик и приказал отправляться на вахту (разгружать вагоны), где заключенных уже ждал конвой с собаками. Бригадир Валеев разбил всю бригаду по парам и указал каждой паре объект (вагон, который надо было разгрузить). Светлову и Постникову было приказано разгружать крайний вагон. Узники отправились работать. Вот как пишет о той ночи Светлов: «Погода была дождливая, ветреная, черные мрачные тучи заволокли все небо, на двигалась гроза. Внезапно ветер резко усилился, и разразилась буря с громом и молниями, а дождь полил такой, что трудно было различить даже ближайшие предметы. Мы ждали именно такого момента. Постников схватил меня за руку: „Бежим!“ И мы рванули! Шквалы дождя то усиливались, то обрывались. К счастью, никто из конвоя не обнаружил нашего движения к лесу. Собаки, как ни странно, тоже не отреагировали. Мы бежали, и каждый ждал автоматной очереди в спину… Расстояние до деревьев – 50 м – показалось бесконечным, но с Божьей помощью мы преодолели его незамеченными».
Миновав освещенную зону, беглецы остановились отдышаться. Они смотрели друг на друга, не веря себе: им удалось скрыться никем не замеченными. Отдышавшись, они побежали вдоль железной дороги. Надо было спешить: с минуты на минуту их отсутствие могли обнаружить охранники, и тогда начнется погоня. Пробежав некоторое расстояние вдоль железнодорожной насыпи, друзья свернули в тайгу. «Несмотря на гнетущую тяжесть ожидания погони, ее неизбежность, ощущение свободы буквально переродило нас, – писал Светлов. – Наши лица сияли, дышалось легко, даже привычный землистый цвет кожи будто бы исчез. Я смотрел на Афанасия и не узнавал его. Он помолодел, и не было в облике его суровости, свойственной старообрядцам. Это был верный друг и замечательный товарищ».
Всю ночь и следующий день узники бежали, останавливаясь лишь на несколько минут, чтобы отдышаться. Все это время моросил дождь, и это обстоятельство было для них весьма выгодным, так как дождь уничтожал следы беглецов. К тому же друзья старались бежать, прыгая время от времени с валежины на валежину, чтобы еще больше сбить преследователей с толку. Но, как оказалось, одна из собак все же напала на след заключенных.
К вечеру голодные и уставшие беглецы решили передохнуть на небольшой полянке, где, на их счастье, росло несколько кустов со спелой смородиной. Светлов жадно глотал утоляющие голод и жажду ягоды и вдруг, посмотрев на своего товарища, увидел в его взгляде неописуемый ужас. Алексей хотел спросить Афанасия, что случилось, но он в тот момент резко метнулся в сторону и побежал. Светлов, не понимая, что происходит, обернулся: в нескольких метрах от полянки, среди деревьев, стоял конвойный с овчаркой на длинном поводке и целился в него из пистолета. Видимо, собака мешала ему прицелиться, и он спустил ее с поводка.
Натренированная овчарка в несколько секунд преодолела расстояние от конвойного до беглеца и бросилась на Светлова. Инстинктивно он закрыл руками лицо, и собака стала рвать его запястья и кисти рук. «…Потом раздался какой-то крик, – писал в своих воспоминаниях Светлов, – собака отскочила, и я разглядел перед собой искаженное злобой, совершенно озверевшее лицо чекиста и сквозь площадную брань уловил приказ: „Поворачивайся! Расстреляю!“ Тут собака вновь набросилась на меня, и я опять защищался от ее укусов руками. Я не могу этого объяснить, но близость звериной морды заставила меня… улыбнуться! „Чего лыбишься?“ – услышал я срывающийся на визг голос и почувствовал холод от приставленного к затылку дула нагана. Затем раздался звук „дзинь“, и небо надо мной закачалось и опрокинулось…»
Светлов потерял сознание, а чекист, видимо решив, что он мертв, оттащил от него собаку и поспешно бросился вдогонку за другим беглецом. Несколько раз к Алексею возвращалось сознание, и в эти доли секунды он чувствовал только жуткую боль в темени, затылке и верхней челюсти, болели и разорванные овчаркой запястья… Всю ночь израненный беглец пролежал без сознания, а утро принесло ему новые страдания: придя в себя, он отчетливо вспомнил все, что с ним произошло, и, понимая, что конвойный обязательно вернется за его трупом, попытался подняться. С первого раза ему это не удалось, потому что вся правая часть его туловища отекла, руки двигались с большим трудом, правая нога не функционировала, а кашель с кровью и мучительная боль в горле не давали дышать (впоследствии в лагере Светлов узнал, что у него сквозное ранение шеи с повреждением язычка, а также вырвана часть верхней челюсти справа вместе с двумя зубами).
Превозмогая сильную боль, Светлов встал на ноги. С этого момента, как он пишет, начался ад. «Мучительное чувство жажды буквально грызло меня, но когда я стал слизывать капельки росы, вкус ее был столь горек, что последовал приступ кровавой рвоты,» – вспоминал Светлов. Сделав несколько шагов, он остановился: боль была адской. К тому же из-за отека правой части тела он не мог идти прямо, а передвигался, наклонившись вправо и не поднимая головы. «И в довершение всего, – писал Светлов, – мне казалось, что со всех сторон сразу слышался отдаленный собачий лай, вызывая тупую душевную боль»...
Беглец старался не идти проторенными тропами и, двигаясь среди кустарников и деревьев, в конце концов вышел к большому болоту. Невзирая на трудности, Светлов принял решение пересечь болото, так как оно как нельзя лучше могло скрыть его следы. Ступив в ледяную воду, измученный путник потерял равновесие и упал в грязную болотную жижу. С трудом поднявшись, он зашелся в мучительном кашле и, присев на болотную кочку, снова потерял сознание. Очнувшись, Светлов с невиданным упорством вновь пошел по болоту. Он несколько раз падал, терял сознание, но снова вставал и шел… «Человеческая память – удивительнейшая вещь! – писал Светлов. – По прошествии стольких лет я с потрясающей фотографической точностью помню все мгновения моих физических и душевных мук».
Весь день раненый и еле стоявший на ногах беглец перебирался через болото, и наконец к вечеру он, ступив на твердую землю, вышел на большую поляну с копнами скошенного сена. Ему снова послышался со всех сторон собачий лай… Разумеется, это были галлюцинации, но они доставляли Светлову ужасные душевные муки. Подойдя к копне сена, он попытался спрятаться там, но, ударившись о какую-то жердь, потерял сознание. Очнулся он только через несколько часов, днем. Где-то неподалеку слышались женские голоса, видимо, крестьянки пришли убирать сено. Светлов не мог двинуться: жутко болела голова, его тошнило и знобило. «До этого момента я помню отлично все, что делал, все, даже мельчайшие, подробности побега, – вспоминал Светлов, – а далее – какая-то притупленность сознания, безразличие к окружающему, что-то вроде полубреда и только слабый, но явственный голос инстинкта самосохранения пульсировал в мозгу: надо идти, надо идти...» Куда же идти? Смутно помню, как я выбрался из копны и пошел куда-то вниз, по уклону. Внизу оказалась речушка, на ней плотик из тоненьких бревен, а по берегу – могучие заросли спелой уральской малины. Помню рядом с плотиком черемуху с черными ягодами, а рядом лежали нанизанные на палочку подсушенные грибы. Первым делом, превозмогая боль, ложусь и пью, пью,
