- Так вот, стало быть, у меня оказалась карта... Но я сидел на мели по самую задницу и не мог ей воспользоваться. Искать компаньона среди местных стервятников я не решался. Как бы я объяснил им происхождение карты? Они же меня знали как облупленного - неудачник, не вылезающий из кабака...
Пирсон криво улыбнулся или попытался это сделать.
- Но, как видно, пруха моя не кончилась. Потому что совершенно неожиданно в городе появился ты: друг детства, профан в старательском деле да еще вдобавок с набитой мошной... Просто дар небес!
Том Пирсон судорожно проглотил сухой колючий комок, застрявший у него в горле, и закончил свою исповедь словами:
- Теперь-то я понимаю, что это было очередным испытанием судьбы... но я не изменился... и участь моя была решена... Так-то вот, друг Генри. Судьба в очередной раз посмеялась надо мной.
- Не казнись, Том, все мы не без греха, - сказал Моррисон. - Если уж мы затеяли вечер исповеди, то мне тоже есть в чем покаяться. Не такой уж я благородный, каким бы мне хотелось быть. До истинного джентльмена мне, честно сказать, далековато. Деньги, что я привез с собой, были не мои... Я украл их у Стивенса - своего шефа. Разумеется, я пытался честным трудом скопить определенную сумму, чтобы уехать из Англии в Северо-Американские Штаты или в Канаду и там поискать свое счастье... Но оказалось, что честным трудом заработать первоначальный капитал для открытия своего дела, невозможно. По крайней мере, для этого надо вкалывать лет 200. Ты прав, обстоятельства сильнее нас... Как писал Роберт Бернс:
'Ах, милый, ты не одинок:
И нас обманывает рок...'
- Во-во, я о чем и говорю, - оживился Пирсон, хотя от стихов его всегда тошнило. Однако гораздо сильней его обрадовало, что Генри в конце концом тоже замарался, то есть стал таким, как все.
- Как бы там ни было, но на душе у меня стало легче, - сказал Пирсон умиротворенно. - Мы исповедовались, теперь можно... спать.
Моррисон снова закрыл глаза и долго не мог вспомнить, о чем думал до взаимной исповеди, о чем- то приятном... 'Пирсон - убийца, забавно... Нет, не страшно, а именно забавно... Так о чем это я? А! О женщинах! Так вот, я и говорю: Руфи - баба что надо. Одна попка у нее чего стоит: мягкая как пух, воздушная, как облако. А груди у нее, джентльмены, вы бы видели, какие у нее груди - пышка да и только; и сама она как сдобная булочка, так бы и съел её...'
'Послушай, Генри, - сказал Том Пирсон, - сколько мы с тобой не ели?' - 'Дней, наверное, десять, - ответил Генри, с жадностью проглатывая кусок хорошо прожаренной баранины. Пирсон ножом открывал створки раковины устрицы, доставал моллюска, обливал его лимонным соком и глотал, почти не жуя. 'Как ты можешь их жрать, - сказал Моррисон, - они ведь живые?' Но Пирсон продолжал жрать - только писк стоял. Неизвестно чей: Пирсона или устриц. Том был ненасытен и нетерпелив, за что и поплатился: нож соскользнул с очередной раковины и воткнулся ему в руку. Рана была пустяковой, но Пирсон заорал, как будто его резали...
Генри Моррисона толчком выбросило из полубредового забытья в не менее бредовую явь. Пирсон визжал на самой высокой ноте. Ночная атака была стремительной, внезапной страшной. Огромная Луна яростно заливала окрест бело-голубым светом. Нодья же, напротив, еле теплилась. Моррисон 'включился' мгновенно. Волна адреналина взметнула его и поставила на ноги, которые, к сожалению, плохо держали и были как ватные. Две серые тени с горящими зеленой злобой глазами пролетели в ярде от него, обдав запахом мокрой шерсти и смерти. Не целясь, лишь бы напугать врагов, он хотел выстрелить, но не смог. Пальцы правой руки не слушались его. Очевидно, он отморозил их во сне, держа ладонь на металлической обкладке зарядной коробки винчестера. Он старался не выйти из временного темпа нападавших, не потерять быстроту реакции, мгновенно набранную им в самом начале атаки. Моррисон перебросил винтовку, поменял руки: теперь правая подхватила ложе, а левая сжала основание приклада, здоровый палец лег на спусковой крючок.
Серое кольцо врагов ускорило вращение, стало сжиматься, издавая чудовищно лязгающие звуки. Он развернулся с той же скоростью и послал несколько пуль веером. Кольцо нападавших рассыпалось, потянулись кровавые дорожки по снегу. Раздался вой, визг, злобное рычание. Но убитых не было. Сказалась стрельба не с той руки. Раненные тяжелым скоком уносили подальше ноги от своих собратьев, остальные с утроенной яростью возобновили атаку.
Обороняясь, Генри имел неосторожность оставить слишком большое расстояние между собой и беспомощным компаньоном. И волки тут же воспользовались его ошибкой. Стая с хрипом, рычанием и воем вклинилась в лагерь людей и отсекла их друг от друга. Пирсон кровавыми ладонями слабо отбивался от набросившихся на него хищников. Вытащить нож он так и не успел. Впрочем, нож его оставался у Моррисона, так что не было у бедняги никакого оружия, и он уже не кричал, и это было плохо.
Генри Моррисон до хруста в пальцах сжимал винтовку, весь напрягся, оцепенел. Куда стрелять? В воздух? В этот шевелящийся клубок тел? Конечно, сподручнее подбежать ближе и выстрелами разогнать зверюг, но время было упущено. Уже поздно. Он отступил.
Если бы Генри спросили, в чем была причина его бездействия в критический момент, то он вряд ли бы ответил вразумительно. Самое естественное, предположить, что он боялся попасть в товарища. Или он посчитал, что раненый Пирсон все равно обречен. А, может быть, еще более подлая мысль мелькнула у него в голове: получив свое, они уйдут. Ведь они убивают только слабых. Или, заглушая разум, в нем проснулся совершенно дикий инстинкт пращуров - пещерных жителей. Инстинкт голодного существа.
И это существо, руководимое дремучим инстинктом, бесстрашно направилось к другим таким же существам - жрущим, воющим, рвущим куски мяса. Они увидели его и признали его право. Они отошли и смотрели на него с пониманием.
Луна по-прежнему ярко заливала поляну мертвенно-голубым огнем. И в этом свете кровь, пролитая на снег, казалась черной. В середине самого большого пятна лежал КУСОК Пирсона. Моррисон не отдавал отчета в своих последующих действиях. Он набросал веток в костер, раздул огонь (стая тотчас серой волной откатилась за ближайший холм, в темноту), разрезал мясо на ломтики, нанизал их на шомпол от винчестера и укрепил импровизированный шампур над угольями.
Пока мясо готовилось, истекая соком, Генри Моррисон, не отрываясь, смотрел на него; губы его беззвучно двигались, а взгляд был бессмысленным.
* * *
- Дорогой, - сказала Бренда Моррисон (в девичестве Стивенс), зайдя в гостиную и на ходу расстегивая платье, - ты так и намерен просидеть весь вечер у камина? Разве ты забыл, что мы сегодня приглашены на раут к Голдстайнам.
- У меня нет настроения, - ответил сэр Моррисон, глядя в огонь отсутствующим взглядом.
Располневшая и подурневшая после родов его жена уже давно не вызывала в нем никаких чувств, кроме глухого раздражения.
- Генри, не говори глупостей. Мы обязаны присутствовать. Там будет все высшее общество. А свет безжалостен к затворникам. К тому же Рустер Мак Брайт обидится... Он намеревался познакомить тебя с американским послом, который...
- Плевать я хотел на Рустера! А на посла этих чертовых янки - тем более.
- Ах, милый, береги нервы. Я понимаю, тебя очень расстроили. Однако Бог с ним, с этим поваром. Кстати, я его уже уволила... А на приеме тебя ждет сюрприз. Я не хотела тебе говорить, но сейчас скажу: там будет твоя любимая Ира Эттбери. И она обещала спеть для нас. Ну как, ты идешь?..
Ответом ей было молчание.
- Прекрасно, если тебя уже не вдохновляет Ира Эттбери, то хотя бы поговоришь с Эрнстом Ван ден Хаагом. Ходят слухи, что он собирается продать свой знаменитый бриллиант. Не забывай, любимый, у меня скоро день рождения.
Внезапно он принял решение.
- Хорошо, дорогая, я пойду. Только побреюсь.
Удовлетворенная своим неотразимым даром убеждения, его жена скрылась в будуаре, а сэр
