с озера, и открылась голубая водная даль.
Илар разделся до плавок, решив искупаться и поплавать на лодке. С яхтой одному ему не справиться. Слишком долго ставить убранные мачты и поднимать паруса. Да и не разбирается он в них. Без подсказки отца ничего не получится. Краска на бортах и каюте облупилась, и вообще весь корпус высох, и, наверное, течет. Медные буква названия подернулись зеленой патиной. Старушка 'Бета' потихоньку умирала.
Оставив в покое 'Бету', Илар взялся за лодку. Взгромоздил её на тележку, которая стояла на рельсах, толкнул, упираясь ногами в песчаный пол гаража; толстые ржавые колеса со скрипом стронулись с места, покатили по рельсам. Толкать под горку, в общем, было не трудно. А вот обратно придется задействовать лебедку.
Лодка на воде шла ходко, и веслами он почти правильно работал. Берег с цепочкой домов быстро удалялся. Вода озера была темной, глубина пугающей. На середине залива Илар поднял весла, поставив лопасти на носовую банку, лег на дно лодки. Горячие лучи ласкали тело, было приятно; он закрыл глаза и слушал тихий плеск волны о борт. В сущности, жизнь не имеет никакого смысла, думал он. И если сейчас перевалиться за борт и пойти ко дну, то это будет не более нелепый поступок, чем ежедневные телодвижения: ходьба, бег, сидение на унитазе... Вообще, какая жизнь настоящая - виртуальное бытие отца или его, Илара, жизнь? И не следовало бы понятие 'настоящая' взять в кавычки? Если отец подставит свой виртуальный палец под виртуальную пилу, он испытает НАСТОЯЩУЮ боль. Так же как и Илар здесь, если порежется. Конечно, отец может командой в компьютер, убрать ощущение боли. Станет ли от этого его жизнь менее реальной? Ведь Илар тоже может ввести себе обезболивающее. Так в чем же разница? Разница в том, что отец счастлив, а он нет. Выходит, что жизнь в 'Иллюзории' предпочтительнее. Если критерий жизни есть счастье, то да. Но в счастье ли смысл жизни? А может, смысл в любимой, осмысленной работе? Но разве отец ведет - для себя - не менее осмысленную жизнь?
Вот так человек попадает в ловушку, которую сам же и создал.
В ближнем городке зажглись огни, их можно было собрать в пригоршню. Исчезли расстояния: он мог бы потрогать рукой дальние холмы. Ему приходили на память такие же вечера. Они ходили с Линдой гулять - через поле, через лес, на дальний берег. Потом, возвратясь, вот так же как сейчас он, сидели на деревянном крыльце, обросшем зеленой муравой. Мир постепенно погружался в теплые синие глубины июльской ночи. На небе уже играл острыми гранями крупнейший звездный алмаз - Венера. Они вели умные разговоры, которые любила Линда, но к главной теме подступиться не знали как.
Он смотрел на её тонкие загорелые руки с белыми полосками заживших шрамов. Однажды он спросил о них Линду, но она замкнулась, не ответила. Тогда он спросил об этом своего отца, тот гораздо лучше знал семью девушки, чем Илар. Отец, почему-то недолюбливавший Линду, раздраженно ответил, что она просто дура, мазохистка несчастная... Почему именно мазохистка, насупился Илар. Просто она очень... правильная... а люди такие сволочи...
С тех пор он часто отгонял кошмарное видение: Линда, в безумном одиночестве, режет бритвой свои хрупкие мягкие руки и, утирая слезы, слизывает кровь, как побитая собака...
Ведь она в сущности красивая, думал Илар, и глаза у нее голубые... но чего-то в её красоте не хватало. Слишком она тихая, вульгарности ей немного не достает, уверенности в себе. Этакого магнита, что притягивает железные мужские сердца...
Стало совсем темно. И тут на нижнюю губу Линды сел комар. Она смахнула его, быстро глянув на Илара. Они засмеялись. Оба подумали одно и то же. Сама Природа дает прозрачный намек нерешительному ухажеру - займись её губами. Но он так и не осмелился сделать решающий шаг - связать свою жизнь с домашним цветком.
На следующий вечер, он по привычке ждал её, чтобы опять отправиться на ежевечернюю прогулку. Но Линда не пришла. Её искали всем поселком, и нашли на берегу озера, в каком-то тайном уголку, заросшим камышом. Она там сидела почти в болоте и плакала.
Поначалу он недоумевал: что случилось? Ведь вчера она была такая веселая. В чем же причина столь внезапной перемены? Потом он понял, что она загадала, прошлая ночь была решающей. Но все сорвалось. Из-за него.
Он чувствовал себя подлецом, терпеливо сносил острые уколы совести, но покорное и близкое не вдохновляло его. Он любил далекое и недоступное. Таковой была Елена.
Ночью молодое тело Илара потребовало женщину. Вот тоже важный аспект жизни - 'настоящей' и виртуальной. Он подумал, что неплохо бы сейчас посетить какой-нибудь молодежный клуб. Все равно не уснуть в этом доме, где бродят призраки отца с матерью и малолетнего их первенца. Где плачет Линда, которая вот уже десять лет мучается неизвестной хворью, и врачи никак не могут идентифицировать болезнь, проявляющуюся каждый раз по-новому - то в крови, то в печени, то в психической неадекватности...
Он встал, взял рюкзак и вышел в ночь. На сиявшую Луну он старался не смотреть. Попрощавшись с домом, вернулся на станцию.
Он крепко выпил в компании с незнакомым полуночником, который, судя по всему, заблудился. Выпил, чтобы все качалось, и все было по фиг. Набрав наугад междугородний код, он оказался в каком-то шумном авангардистском городе, где под ярким желтым солнцем бурлили толпы народа. Все здесь были узкоглазыми, с малоподвижными лицами и говорили по-японски, вернее, они молчали по-японски и отвечали лишь, когда к ним приставал Илар. Выяснилось, что это Токио.
Громадные, сверкающие гранями, антисейсмические дома-кристаллы, висели в воздухе. Раса Ямато успешно боролась с землетрясениями. Пьяно покачиваясь, погруженный в мысли, которыми не желал делиться, Илар пошел, куда глаза глядят: мимо отеля 'Хайот', мимо какого-то госучреждения с золотой хризантемой на фасаде, мимо Императорских садов, по мосту через реку Сумидагава* [*река, протекающая в Токио], где с бегущего внизу пароходика доносилась европейская танцевальная музыка.
Ночные клубы, которые он искал, были закрыты по случаю раннего времени. Тогда он зашел в какое-то кафе на улице Гиндза, в центре Токио. Под странные мелодии песенок нанивабуси** [**жанр популярных песенок], он попробовал бобов мицумамэ - лакомство из гороха с имбирем и познакомился с пожилым мужчиной, 'предиллюзорного' возраста, которого надо было называть Авано-сан. От него паломник узнал, что приставка 'сан' имеет уважительное значение. А приставка 'кун' означает фамильярное, дружеское обращение. Все равно как - 'вы' и 'ты'. За это надо было выпить. Потом пили за силу японского духа - 'яматодамасий'. Какую-то ужасную водку, кажется, саке, вдобавок подогретую, а не ледяную, как было бы для него привычнее. Но скандинав выдержал. Чего не скажешь о его сочашнике. Сила водки одолела силу японского духа, и Авано-кун куда-то потерялся.
Потом Илар еще с кем-то пил в другом кафе. После чего у него случилось кратковременное выпадение памяти.
Очнулся он на пустынной улице, где дул пыльный ветер. Удрученный, одиноко стоял Илар возле простенького двухэтажного домика со светящимися иероглифами на коньке крыши, с каменными приступками для снятия обуви при входе.
С одним типом, которому не понравился его американский акцент, он чуть не подрался. Потом он удирал от полицейских, пробираясь через какие-то садики с круглыми камнями, ехал куда-то на экспресс- полосе, пока не наткнулся на то, что искал.
В одном зале пели караоке, в другом - танцевали. За компанию он покурил 'марсианку' и попробовал 'сквок'. Оттуда его увела женщина-биоморф (впрочем, для биоморфа понятие пола - вещь относительная, но она была женщиной). 'Ты не думай, я не глупая, - с ужасным акцентом говорила она на джапан-инглиш. - У меня АЙ КЬЮ пости как у селовека'. - 'У меня сейчас и того ниже, - успокоил её Илар. - Ты где живешь?'
Незнакомка походила на девочку-подростка. У нее были такие же узкие глаза, как у всех здешних
